А она-то ломала голову, мучилась: ну как мог Десмондповерить, будто она совершила такое страшное преступление… Зачем, дескать?Незачем. Ей – точно незачем. А вот Десмонду очень даже есть зачем! Он-то и убилкапитана. Однако, верно, Вильямс задорого продал свою жизнь. Дрался, ужконечно, до последнего!

Марина брезгливо сморщилась, вспомнив, как Десмондпритащился в замок чуть живой. Лошадь его сбросила, как же! Сболтнул первое,что на язык взошло, лишь бы отвести глаза Урсуле и Марине. Не больно-то истарался, выдумывая. Урсула, мол, всякое проглотит, да и с дурочкой Марионможно не церемониться, кто она такая…

Вот именно! Кто она такая? Уничтожен единственный свидетельее брака с Десмондом, и неважно, если в каком-то судовом журнале сохраниласьсоответствующая запись. Что бы ни говорила теперь Марина, какие бы права наДесмонда – на Маккол-кастл! – ни предъявляла, все будет пустым звуком. Ей ещетруднее доказать свои права, чем двухлетнему Алану: поди найди тот судовой журнал!Зачем на свою погибель явился в замок Вильямс? Неужто лишь для того, чтобыузнать, как поживают сумасшедшие супруги, лорд и леди Маккол? Узнал – изаплатил жизнью.

Теперь Десмонд и Джессика обезопасили себя со всех сторон.Кроме одной… Им и в голову не может прийти, что Марине совершенно наплевать наМаккол-кастл со всеми его обитателями и обуревающими их страстями. А если еесердце рвется от любви на части, то об ее боли никто не должен знать, кроме неесамой. И она победит свою боль. Потому что невозможно ведь любить недостойногочеловека! Или возможно? Ну, это ей еще предстоит узнать, у нее целая жизньвпереди… Но вдруг Десмонд все-таки решит обезопасить себя от ее возможных(отсутствующих, но ему-то сие неведомо!) притязаний на Маккол-кастл? Что, еслион решит и ее заставить замолчать – так же, как заставил замолчать Вильямса?

Марина слабо улыбнулась: сейчас собственная жизньпредставлялась ей чем-то столь незначительным и обременительным, что она,кажется, и пальцем не пошевелила бы, распахнись теперь дверь и появись убийца,подосланный Десмондом. Однако оставалось еще не воплощенным то, о чем онидоговорились ночью с Урсулой. Старая дама мертва, но Марина-то жива. И онадолжна сделать то, что обещала, ибо обещание, данное умирающему (ведь Урсулапогибла!), равнозначно священной клятве и неразрушимо… как неразрушимы узы,налагаемые господом на мужчину и женщину при венчании.

Марина закрыла глаза и печально покачала головой. Вот в чембеда, вот горе-то в чем! Они с Десмондом повенчаны. Господь слил их воедино, иесли Десмонд предался дьяволу и отрекся от жены своей, то она не отречется ниот господа, ни от своего супруга. Она спасет его душу – или погибнет. А значит,ей все же необходимо выбраться, улететь, уползти… да хоть сквозь стену просочиться,но только выйти из комнаты.

Марина обвела спальню, ставшую узилищем, пламенным взором,словно надеясь поджечь ее и огнем добыть себе свободу. И в первое мгновениедаже не удивилась, когда боковая стенка шкафа вдруг дрогнула, а потом и весьшкаф медленно отъехал от стены, открывая узкую щель. Не тотчас она поняла, чтоне ее сила воли и любви разверзла стену, а сделал это кто-то другой. Но вот вщель просунулась рука, потом плечо, голова…

Марина не стала ждать, пока убийца, которого все-такипослали к ней Джессика и Десмонд, пролезет в узковатую для него щель инабросится на свою жертву, сидящую с разинутым ртом. Схватила тяжелый бронзовыйподсвечник, стоявший на ночном столике, и без малейших колебаний обрушила егона лысую голову.

Человек упал, даже не пикнув. Марина с усилием втащила вкомнату его тяжелое тело – и облилась холодным потом. А вдруг сейчас из щеливыскочит его более худощавый и проворный помощник? Но за стеной было по-прежнемутемно и тихо. Марина перевела дух и позволила себе наконец-то взглянуть начеловека, который пришел прикончить ее, но которого, очень может быть,прикончила она сама. Нет, вроде бы дышит, жив… Ну, слава богу, не взяла грехана душу!

Она перевернула тело – и обомлела, увидев… Сименса.

Все, на что была сейчас способна ее взбудораженнаяголовушка, это подсказать взять с собой свечу, дабы не блуждать ощупью впаучьей сети тайных ходов, опутавших замок. Марина пролезла за шкаф и осторожнодвинулась вперед.

Сименс, подумать только! Значит, Десмонд только делал вид,что гневается на верного слугу, а сам приберегал его для тайных дел? Или Сименстак желал воротить расположение своего господина, что пошел и на душегубство?Ну, ему не впервой: Агнесс, да и прежние его жертвы тому доказательство. А вотинтересно, хворь, разбившая Сименса, прошла? Или Десмонд так дешево ценилМарину, что послал к ней полуживого старика, уверенный, что ее можно взятьголыми руками?

Марина мстительно усмехнулась. Ей давно хотелось разделатьсяс Сименсом, еще со времени гибели Агнесс, да бог все воли не давал. А теперьвсе удачно сошлось.

Нетерпеливо притопнув, она наступила на подол и чуть неупала. Ох, нет, рано торжествовать, да и задумываться хватит. В лабиринте еемыслей сейчас заблудился бы и Тезей, даже с двумя Ариадниными нитями. А надобежать по настоящему лабиринту!

По счастью, переход не разветвлялся, не петлял, а вел да ивел куда-то и совсем скоро вывел Марину на галерею для менестрелей, протянувшуюсянад огромным нижним залом, где, говорят, прежде давали балы и устраивалипразднества.

Зал был пуст, на галерее тоже ни души. Марина опрометьюслетела по лестнице, стараясь сохранять достойный и равнодушный вид: кто бы нипопался ей навстречу, он не должен был заподозрить, что мисс Марион не простоневинно прогуливается, а совершает побег. Едва ли Десмонд и Джессика успелисообщить всем обитателям, что она арестована. Только бы эта парочка не стала наее пути!

Интересно, а Джессика уже соблазнила Десмонда или еще строитиз себя несусветную невинность? У Марины даже ноги подкосились от этой мысли.Нет, нельзя ни о чем таком думать!

Она без помех вышла из замка. И во дворе никого, точновымерли все… Либо отдают последний долг Урсуле. Марина мысленно попросилапогибшую подольше отвлекать внимание и потянула на себя тяжелую дверь конюшни.

Откуда ни возьмись вылез заспанный парень с соломою вволосах, но он только осоловело кивнул, когда Марина приказала ему седлатьгнедого, причем взять мужское седло.