общественной роли. Такое воспитание выковало человека «высоких моральных качеств», сильно отличавшегося от Эдуарда. В одной из своих первых речей в качестве короля Георг сказал, что будет уважать «обязанности верховной власти», и заявил о своей «приверженности строгим принципам конституционного правления».

И все же тихая юность монарха едва ли подготовила его к властвованию над страной, переживающей трудный исторический период из-за внутренних разногласий и внешних угроз. Во внешней политике король разделял стремление правительства к умиротворению. Никто не смог бы обвинить Георга в недостатке отваги – он доказал свою смелость в армии у полуострова Ютландия в 1916 году и впоследствии будет не раз обращаться к этому опыту. Невозмутимым характером он напоминал людям своего отца, и многие наблюдатели стали видеть здесь непрерывную линию наследования без всяких промежуточных отречений. Гламурного Эдуарда вскоре совсем позабыли.

Болдуин вышел из династического катаклизма с триумфом. К удивлению многих, «мастер Стэнли» сумел преодолеть целый ряд, казалось бы, непреодолимых препятствий: конституционный кризис, экономическую депрессию, противостояние с Ллойд Джорджем и Черчиллем, величайшими политиками эпохи. Теперь нация возлагала на него надежды по разрешению назревающего континентального конфликта. Однако в начале 1937 года премьер-министр решил, что пора откланиваться. Хотя формально его решение об отставке было вызвано крайним утомлением и прогрессирующей глухотой, наблюдатели встревожились: возможно, переживший всех соперников последний политический герой почуял, что не сможет провести нацию через то, что Черчилль назвал «назревающей бурей» в континентальных международных отношениях.

«Никто другой никогда не уходил в такой теплой атмосфере всеобщей симпатии», – записал в дневнике Гарольд Николсон[60]. Болдуин представлял себя этаким викторианским отцом семейства для нации – серьезным, великодушным и строгим. К сожалению, ему пришлось иметь дело с отнюдь не викторианскими проблемами, включая экономическую депрессию и Гитлера, а их решение выходило за пределы его возможностей. Рассматривая Британию прежде всего как имперскую силу, он пренебрег континентальными вопросами, которые будут определять судьбу страны дальше. Вышедшему на пенсию Болдуину пожаловали титул графа «за службу отечеству» – еще одно свидетельство брака по расчету между английской плутократией и аристократией.

* * *

Человек, которому Болдуин передал чашу премьерства, принял ее с жадностью, не заботясь о том, что в напитке, возможно, есть яд. Невилл Чемберлен действовал в тени Болдуина с 1920-х годов, а его семья дожидалась высшей британской должности почти сорок лет. Отец Невилла, Джозеф, некогда был самым могущественным политиком эпохи, но в век господства знати ему так и не удалось взобраться на самую вершину. Единокровный брат Невилла, Остин, руководил Консервативной партией, но опять-таки не страной – аномалия для эры доминирования тори.

У Чемберлена-младшего сложился приличный послужной список во внутренних делах: он прилежно трудился в качестве министра здравоохранения и был добросовестным, хоть и не особо изобретательным канцлером. В качестве премьер-министра он укрепил свою репутацию, проведя Закон о фабриках, Угольный закон, Закон об оплачиваемых отпусках и Жилищный закон; все они улучшали условия жизни рабочих, при этом ничего не стоили казначейству и не слишком задевали чувства консерваторов. Только искусный и компетентный политик, способный кропотливо трудиться и обращать внимание на микроскопические технические детали, смог бы разработать и провести подобное законодательство. Он также был непревзойденным менеджером администрации, подробно вникавшим во все дела своих министров. Контраст с его праздным предшественником бросался в глаза. Если Болдуин выглядел как Джон Буль в домашних тапочках, то Чемберлен, по словам одного современника, «напоминал ворона с пронизывающим взглядом и горбатым носом-клювом».

Однако эффективный, серьезный и целеустремленный Чемберлен обладал и другими свойствами характера, очень ему мешающими. Застенчивый и ранимый интроверт, он привык полагаться главным образом на себя, сделался упертым, высокомерным и бестактным. Этот лишенный обаяния человек гибкостью мог сравниться с черным зонтом, который повсюду носил с собой. Полностью лишенный воображения, эмоций и интуиции, он делал ставку на здравый смысл, рациональную выгоду и игру по правилам. И, придерживаясь этих ценностей и мотивов, приписывал их же всем остальным. Его личность воплощала ограниченную, пуританскую, домовитую сторону английского меркантильного нонконформистского типажа. Она наглядно проявилась во время династического кризиса, когда Чемберлен подгонял Эдуарда принять решение до конца 1936 года, пока королевские колебания не «испортили всем Рождество».

* * *

Чемберлен хотел по-быстренькому разобраться с континентальными проблемами, чтобы сосредоточиться на более важных внутренних и имперских материях. Подобно своему отцу, а также наставнику Болдуину, в глобальном контексте он рассматривал Британию скорее как империю «белых доминионов», а не как европейскую великую державу. Однако, в отличие от Болдуина, Чемберлен заносчиво считал, что сможет уладить все трудности путем личных переговоров. Такой его подход, в частности, предопределил более активную позицию в европейской дипломатии, а также – полное игнорирование Министерства иностранных дел и Черчилля, которые пытались предупредить его о гитлеровских территориальных амбициях и о том, что нацистскому лидеру нельзя доверять. Чемберлен предпочел положиться на собственное суждение и советы близкого круга, куда входили исключительно члены так называемой старой гвардии – опытные, но лишенные воображения политики. Черчилля беспокоил «явный дефицит способных людей» в окружении премьера. Пожалуй, только дряхлеющая, замкнутая на себе империя и архаичная политическая система могли произвести такого лидера. «Эти люди, – предрекал Муссолини, – всего лишь утомленные отпрыски длинной череды богатых предков, и они потеряют свою империю».

Ллойд Джордж как-то сказал, что «у Невилла розничный ум в оптовом бизнесе», и именно этот дотошный «розничный ум» теперь пытался разобраться с гангстером и аферистом, управляющим Германией. Стратегия Чемберлена с виду казалась разумной и вроде бы исходила из лучших побуждений – все та же политика умиротворения, которую впервые применил Иден после ремилитаризации Рейнской области. Умиротворение предполагало рассмотрение жалоб Гитлера на «порочный» Версальский договор и дозволение Германии расширить свое влияние в Восточной Европе. Ей могли бы разрешить вобрать в себя немецкое население Чехословакии, Польши и Австрии, «заслуживающее» право на самоопределение. А если эти действия – увы! – повлекут за собой войну, то Британии незачем вмешиваться. Что касается военной политики, то страна продолжит перевооружаться, но дипломаты будут придерживаться стратегии ублажения Муссолини, чтобы ослабить ось Рим – Берлин.

Чемберлен и его близкий круг считали, что восстановление могущества и статуса Германии удовлетворит Гитлера и заставит его «остепениться». Именно концепцию умиротворения они будут продвигать в прямых двусторонних переговорах с немецким диктатором: да, конференции как метод годились в некоторых обстоятельствах, но разрешать трудные вопросы лучше всего в личных обсуждениях лицом к лицу. В ноябре 1937 года Чемберлен отправил доверенного коллегу по кабинету виконта Галифакса проинформировать Гитлера, что Британия благосклонно смотрит на территориальные претензии Германии в отношении Австрии, Данцига и Чехословакии. В то же время премьер-министр вступил в непосредственную дискуссию с дуче. «Часок-другой тет-а-тет с Муссо, – говорил он, – могут иметь