до войны фигурам международной интеллектуальной элиты, блиставший в Париже и Лондоне Вирджиль Томсон по несколько месяцев в году жил в Париже, в квартире-ателье на набережной Вольтер, где он со вкусом обставил себе уютное и элегантное жилище. По случайности много позже здесь поселилась моя приятельница — молодая пианистка Эллен Лианина.

Многосторонние познания Вирджиля в области искусства совмещались с общей любознательностью. Он прекрасно владел французским языком, любил Париж и знал про него и его обитателей гораздо больше, чем многие коренные парижане. Было захватывающе интересно слушать его рассказы о тайных обществах, практикующих оккультизм, спиритизм, белую и черную магию и церемонии «Ву-Ду», которые ютятся главным образом в квартале вокруг плас Мобер, напротив собора Нотр-Дам. Старинные, на вид безобидные дома скрывали, а может быть, скрывают и ныне секреты, подчас жутковатые.

Покинув Монте-Карло, появился и Тони Грегори. Он отчетливо сознавал, что в связи с приездом туда Лифаря он не может больше надеяться на продолжение карьеры хореографа. Тони решил испробовать силы на новом артистическом поприще: как исполнитель сочиненных им песенок под собственный аккомпанемент на рояле. В дряхлом просторном ателье на рю Даниэль Стерн (теперь на его месте прозаическое агентство социального страхования) он возобновил свои довоенные «приемы», пользовавшиеся большим успехом. Теперь по вторникам у него собиралось множество друзей и знакомых. Все приходили без приглашения и могли привести с собой неограниченное число гостей — при условии, чтобы они были приятны и воспитанны. Столь широкий размах для безденежного артиста объяснялся оригинальным подходом Тони к роли хозяина. Какое бы то ни было угощение было у него не принято. Это освобождало его от расходов и позволяло целиком посвящать себя светским обязанностям. Наибольшим талантом Тони оказалось гостеприимство. Он умел создать для каждого гостя атмосферу благожелательности, представить его другим в благоприятном свете и сгруппировать людей так, чтобы каждый нашел себе приятных, интересных собеседников. Круг друзей Тони был обширным, разнообразным и культурным.

Часто в студии собиралось человек пятьдесят, а то и больше. Все отлично проводили время и любили гостеприимного хозяина. Здесь я познакомилась с интересными людьми. Один из них, Жан Витольд[269], сыграл большую роль в моем ближайшем будущем.

Тони умер через несколько месяцев на вечере корсиканских артистов, когда он впервые представлял свои песенки.

Почти сразу стало ясно, что они не были удачны. Он нервничал. Публика посмеивалась. Внезапно ему сделалось дурно. Хор, исполнявший корсиканские надгробные песни, заменил его на сцене. За кулисами, лежа на полу, он умирал.

Я случайно не была на этом вечере. С тех пор мне не дает покоя мысль, что, может быть, я могла бы его спасти немедленным требованием медицинской помощи. И в небытие он ушел театрально. Может быть, так оно и лучше… Что сулило ему будущее?

Рано утром ко мне прибежала журналистка, от которой я узнала о его смерти. Понадобились его бумаги. В студии на рю Даниэль Стерн было темно и тихо. На ночном столике тикали часы…

После всех пережитых потрясений в Париже бурлили жизнь и искусство. В театре играл гениальный Жерар Филип[270]. Его стройная, подвижная фигура, светло-серые глаза ребенка, ясная душа были неотразимы. В него были влюблены все. Красавец, он олицетворял юность. Азартный, просто не умел быть неискренним. Каждая интонация его голоса, каждое чувство его героев трогали или потрясали до глубины души. Небесным даром непосредственности он напоминал Моцарта.

Таким нет места на нашей Земле. Смерть унесла тридцатисемилетнего Жерара Филипа.

В Театре Атеней фурор производила пьеса «Безумная из Шайо» Жана Жироду в постановке Луи Жуве и декорациях Кристиана Берара. Главную роль в ней играла восьмидесятилетняя артистка — бесподобная Маргерит Морено[271]. В Театре Елисейских полей Жан Кокто, декоратор Жорж Вакевич и Ролан Пети создали невиданное балетное откровение «Молодой человек и Смерть»[272].

В нем Жан Бабиле перевернул все понятия о возможностях танцевального исполнения. Гениальный актер, он в совершенстве владел своим телом. Невероятные прыжки, падения и повороты, ему одному доступные, неповторимые, передавали тончайшие эмоции его героя. Он не нуждался в мимике. Жан Бабиле — артист, ни на кого не похожий, никем не превзойденный. Магическую силу излучает все его существо, от него нельзя отвести глаз, даже когда он подолгу бездействует. Мятежный, болезненно гордый, он ни на чем не настаивает, как бы бросая публике: берите, что можете! На сцене он существует не для нее: он — творит.

Год назад он снова исполнил этот балет — роль, созданную им в двадцать три года, и танцевал еще поразительнее, чем в молодости. Его тело все также чудесным образом было ему подвластно. В шестьдесят лет к вдохновению прибавилась мудрость. Недаром Михаил Барышников специально перелетел океан, чтобы увидеть его в этой роли, и после спектакля при всех, низко в пояс ему поклонился.

В ту пору и мы с братом стали «отряхивать перья». В доме снова собирались довоенные друзья и немало новых. Андрюша теперь занимал должность инженера-советника в знаменитой промышленной фирме «Вестингауз». Для меня перевернулась еще одна страница — пришел мой черед передавать другим то, что мне было дорого, что всегда освещало мою жизнь. С 1946 года я стала давать в Париже уроки классического танца — сначала небольшой группе учеников, переходя из одной студии в другую.

Ученики прибавлялись, и вопрос с помещением становился критическим. Тогда появился незнакомый вежливый господин, назвавший себя отцом одной из учениц — Мари-Франс Гремпрель. Пока я гадала, что в поведении этой милой девушки могло быть причиной неожиданного визита, он как громом меня поразил. Директор «Бель Жардиньер» («Прелестной садовницы»), огромного магазина готового платья, расположенного на набережной близ театра Шатле, он предложил мне помещение для студии за более чем доступную цену.

В просторах четвертого этажа его магазина, где пустовали бывшие мастерские, я вскоре, как в чудесном сновидении, давала распоряжения, где и сколько поставить раздевалок, душей, телефонов и как должно быть меблировано директорское бюро. Мое!!! Не верилось. Все, как в сказке, исполнилось чуть ли не сразу. Я боялась ущипнуть себя, чтобы не проснуться.

Первого марта 1954 года в восхитительно пахнувшем свежей краской помещении мы пышно отпраздновали новоселье, для которого «Бель Жардиньер» предоставила мне все, вплоть до метрдотеля и ящика шампанского.

Перед многочисленной публикой крестная и почетный президент студии Нина Вырубова торжественно разрезала ленточки пары балетных туфель, пересекавших входную дверь. На специально вышитом русским узором полотенце самая маленькая ученица преподнесла мне хлеб-соль.

Снаружи на рю де Бурдонне прибили вывеску. «Балетная школа Нины Тихоновой»