Он бил не глядя. Еще один выстрел. Пистолет был теплый под его пальцами. Георг стукнул руку, держащую пистолет, об пол. Или о то, что показалось ему полом, потому что это с таким же успехом могло быть стеной или потолком. Он потерял всякую ориентацию в пространстве. Мир рассыпался на сотни цветных кусочков, как в калейдоскопе. Еще крик. Рука ослабила хватку. Снова крик где-то под ним. Ногти, царапающие ему лицо, грудь, руки… Ищущие глаза. Георг занес руки, держащие пистолет, над тем, что должно было быть лицом Кирстен. И ударил со всей силы рукояткой пистолета. Один раз, два раза, три раза. Раздался треск костей. Хлынула кровь.

Атака прекратилась. Руки ослабли. Георг снова занес пистолет. Он словно ослеп и оглох. Им руководило только желание выжить. Но тут туман перед глазами рассеялся и он увидел перед собой лицо Кирстен. Разбитое в кровь. Он услышал булькающий звук, когда она пыталась дышать разбитым носом. Георг отвел взгляд от этой ужасной картины. Сглотнув подступившую к горлу тошноту, он поднялся на ноги и дрожащими руками прицелился Кирстен в лоб.

– Ключи, – сказал он. – Ключи от наручников.

Кирстен нащупала в кармане связку и бросила на пол.

– Ключи от второй лодки.

Она покачала головой.

– Что ты задумал? Поедешь спасать свою принцессу? Кем ты себя возомнил? Рэмбо? – глухо процедила она, сплевывая кровь. Она все еще не верила в свое поражение.

Георг, не колеблясь, нацелился Кирстен в бедро и выстрелил. Отдача была такая сильная, что он чуть не упал. Кирстен завопила.

– Ключи от лодки, – повторил Георг.

Она стонала и извивалась на полу, как раненое животное.

– В шкафу рядом с дверью, – выдавила она. – Ты бы их все равно нашел.

Георг поднял ключи и снял наручники. Он не осмеливался поднять глаза на стонущую Кирстен на полу. Как он мог избить ее и ранить из пистолета? Георг был в шоке от того, что произошло. И ему было стыдно. Он избил женщину. Женщину, с которой у него были почти дружеские, несмотря на обстоятельства, отношения. Усилием воли он запретил себе думать об этом. Подойдя к кровати, он сорвал простыню и разорвал на длинные лоскуты. Не глядя на Кирстен, положил импровизированные бинты на пол рядом с ней.

– Перебинтуй рану, – велел он.

Потом вышел из комнаты и запер за собой дверь на замок.

Снова стук в дверь. Громкий, нетерпеливый. Голос снаружи, заглушаемый порывами ветра. Сначала, ничего невозможно разобрать, и потом вдруг все слышно и понятно. Клара почувствовала, как тиски страха разжимаются

– Дедушка! – крикнула она и повернулась к Габриэлле. – Это дедушка! Боже мой! – выдохнула она с облегчением.

Опустив ружье дулом вниз, она провела рукой по лицу.

– Боже мой, – сказала Габриэлла. – Я думала… Я не знаю, что я думала….

Клара уже бежала к двери. Она открыла дверь и крепко схватилась за ручку, чтобы ее не унесло ветром. Снег ворвался в хижину.

– Дедушка! – крикнула она. – Какого черта ты тут делаешь?

Дедушка был в желтой штормовке. На глаза натянута шапка. За ним что-то блеснуло. Еще один фонарик. Клара посмотрела деду через плечо и увидела в темноте черный силуэт.

Дедушка взял ее за локоть и повел внутрь хижины.

– Клара, – сказал он, – я думал, ты навестишь нас на Рождество.

С усталой улыбкой он снял штормовку и шапку и подошел к камину. Клара уже забыла, что скоро Рождество.

– Какой сегодня день? – спросила она.

– Канун Рождества, – ответил дед. – Клара, присядь.

Она повернула голову и увидела, как мужчина осторожно входит в хижину. Он тоже был в штормовке, но черной, современной. Он поставил у двери черную сумку и остался стоять.

– Кто это? – спросила она.

Ее рука крепче сжала дробовик. Палец лег на курок.

Дед отбросил штормовку в сторону.

– Не знаю, честно говоря, – сказал он. – Но у меня есть одна догадка.

Он сел на табурет и знаком велел Кларе сесть на диван. Не выпуская мужчину из поля зрения, она присела.

– Он американец. Появился у нас в Аспойе час назад.

Клара почувствовала, как впадает в панику. Она подняла ружье.

– Боже мой! Дедушка, ты не в курсе, но….

Дед положил ей холодную руку на колено и покачал головой.

– Он знал твою маму, Клара. Он нам это доказал. Я бы не стал приводить его к тебе, если бы не был уверен в его благонадежности.

– Но как ты вообще узнал, где я?

Дедушка подмигнул Кларе.

– У меня свои способы.

– Чёртов Буссе, – выругалась Клара.

Дедушка повернулся к Габриэлле.

– Привет, давно не виделись.

Клара их не слышала. Ее взгляд был прикован к мужчине у двери. Толстой перчаткой он счистил снег с капюшона и открыл лицо. На вид ему было лет шестьдесят. Крепкий, поджарый, он был похож на бегуна. Густые коротко подстриженные волосы. Седая щетина на морщинистом лице. Судя по внешности, у него есть арабские корни.

Их глаза встретились, но мужчина отвел взгляд. От него не веяло опасностью. Только грустью. Он производил впечатление одинокого и несчастного человека, которому в жизни досталось много горя.

Я стою на снегу, продуваемый всеми ветрами. Мокрый снег облепляет непромокаемую куртку. Я закрываю глаза. Слышу, как старик колотит в дверь и что-то кричит на местном диалекте. Ветер заглушает его крик, разбивает слова на бессмысленные частицы из гласных и согласных и уносит далеко в море. Я открываю глаза.

Вижу, что дверь открывается. Мне кажется, я ослеп. Я вижу совсем не то, что должен. Мой мозг обманывает меня. Может, это такая защитная реакция? Последнее, что мне осталось? Последнее оружие, к которому прибегает мой организм, чтобы спасти меня от угрызений совести за предательство. Но я знаю, что мне уже не спрятаться. Тут просто негде спрятаться. И глаза сдаются и позволяют мне увидеть.

Сквозь снежную пелену я вижу ее силуэт в дверном проеме. Худая невысокая девушка крепко держит ручку двери, которую грозит сорвать с петель ветер. В другой руке дробовик, который кажется огромным на фоне ее миниатюрной фигурки. Но то, как она его держит, говорит о том, что ей привычно обращаться с оружием. Я вглядываюсь в ее лицо. Глаза у нее голубые. Как у тебя. Я чувствую себя беззащитным перед осознанием того, что в ее сердце – частичка моего сердца, в ее жилах – моя кровь. Все это слишком для меня. В голове моей тоже начинается шторм. Мысли вертятся в безумном вихре. Все, что я думал. Слова, которые я не мог найти, но которые всегда были там, всю мою жизнь. Все мысли, слова как обломки корабля, разбившегося в шторм о скалы. Все мы жертвы кораблекрушения. И я оставил ее совсем одну. Господи, сжалься надо мной.