Как власть имеющий, предписывает Иоанн примирение всем державцам и государствам страны, диктуя условия мира. 28 августа в Пакваре на берегу Адидже, в нескольких милях от Вероны, собираются по требованию властного монаха патриарх Аквилеи, епископы Вероны, Брешии, Мантуи, Болоньи, Модены, Реджио, Тревизо, Виченцы и Падуи, духовенство, клир, нищенствующие монахи; князья Романо, Аццо д’Эсте, да Камино; население Брешии, Мантуи, Вероны, Виченцы, Падуи и Тревизо со своими каррочио. Много народу приходит из Венеции, Фельтре, Беллуно, Феррары, Болоньи, Модены, Реджио и Пармы. Может быть, это перечисление и преувеличено. Но по единодушному свидетельству современников никогда не бывало такого большого стечения народа, и один из писателей определяет число собравшихся невероятною цифрою —400 000 человек. Перед этим многолюдным собранием с построенного для него высокого помоста Иоанн произносит проповедь, темою которой горделиво избрал текст: «Pacet teat do vobis, pacem relinquo vobis»{187}, и требует торжественного примирения враждующих. Подготовленный, вероятно предшествующими переговорами, желаемый мир заключается и закрепляется официальным актом.

Собрание в Пакваре — апогей славы и силы Иоанна. Скоро Иоанн пал, и обнаружилась вся эфемерность его затеи. Но, как ни иллюзорны успехи деятелей 1233 года, они, эти успехи, чрезвычайно показательны для силы народного религиозного течения. Неожиданно раздавшийся голос народа вдруг принес с собой затишье, успокоил взволнованное море социальной и политической борьбы. Только имея в виду впечатление, произведенное нежданно проявившимся, неучтенным фактором на политиков и борцов, и силу религиозного порыва, если и не вызвавшего слез на глазах Эццелино, то во всяком случае задевшего многих гвельфов и гибеллинов, можно понять странную уступчивость сторонников императора. Безмолвная уступка Вероны не могла быть выгодною для Эццелино, и, даже если он предвидел ее недолговременность, она должна была казаться опасной. Невыгодно, самоубийственно было близким к победе гибеллинам давать свои замки и города в залог гвельфу Иоанну, за спиною которого стоял ломбардский союз. Не Иоанн и не Бенедикт вызвали народное движение, грандиозно выразившееся в собрании в Пакваре, но они бросили исстрадавшейся толпе чарующий образ Божьего мира. Болонские успехи Иоанна и пармская Аллилуйя манили осуществимостью тайных и давнишних надежд, и не один Салимбене завидовал блаженству того, кто больше других мог творить добро и славословить в эти странные месяцы. Пример Пармы и Болоньи был заразителен для населения Ломбардии, охваченного ужасом перед готовой разразиться странною войной: тайные мечты вдруг оказались осуществимыми. Дело миноритских и доминиканских проповедников, которых звал народ, которым подеста и коммуны безропотно вручали власть, было легким и простым. Не конкретные проводимые ими постановления внушали надежды, а сам облик их, озаренный религиозным воодушевлением масс. И проповедникам помогала однородность задачи и содействие их друг другу. Все они, пользуясь словами Салимбене, «intromittebant se de miraculis faciendis»{188}. Время от времени проповедники собирались в каком-нибудь месте и уславливались о своих проповедях, т. е. о месте, дне и часе и о теме их. И говорил один другому: «Хорошенько запомни, что мы решили!» И безошибочно делалось, как они сговорились друг с другом. Так, брат Герард, как видел я собственными глазами, стоял на площади Пармы или в другом месте, где он хотел, на деревянном помосте, выстроенном им для проповеди, и при всеобщем ожидании прекращал проповедь и опускал на голову капуций, как будто что-то размышлял о Боге. Затем после долгого молчания, сняв капуций, говорил он удивленному народу: «Был я в Духе в день Господень и слышал возлюбленного брата нашего Иоанна Виченцского, который проповедовал в Болонье на берегу реки Рено. Перед ним много народа. И таково было начало его проповеди: «Блажен народ, владыко которого Бог его»… То же самое говорил он о брате Джакопино. И то же те говорили о нем. Присутствующие удивлялись, и некоторые, побуждаемые любопытством, посылали гонцов» разузнать дело. И вероятно, pia fraus не ограничивалась только ясновидением, вероятно, общение проповедников распространялось и на всю программу их деятельности.

Группа проповедников уловила стремления масс и быстро стала во главе движения, усиливая его и пользуясь им для своих целей, не забывая о выгодах своего ордена, но главным образом преследуя выгоды церкви. Одного только Герарда можно причислить к гибеллинам, и то, может быть, не вполне. Господствующей тенденцией руководителей Аллилуйи была защита интересов церкви против еретиков (Иоанн, Герард, Лев; Петр Мартир в Милане), против коммун (захват проповедниками власти и изменения статутов; организация Militiae lesu Christi), против императора (Паквара). Но цели руководителей были лишь навязаны движению. Для масс существенным была проповедь мира. Она не могла привести к длительным результатам, потому что политика шла своей, независимой от религии дорогою, потому что делавшие политику верхи общества были мало затронуты религиозным подъемом. Сам этот подъем не мог держаться долго на высоте весны и лета 1233 г. и должен был спасть, особенно при первых неудачах. Он мог создать лишь временную иллюзию силы масс, лишь временно импонировать вершителям судеб Ломбардии. Аллилуйя была движением исключительным; религиозное настроение создавших ее масс слишком высоко стояло над уровнем повседневности, безмолвной, но более властной, чем все проповедники. Самое яркое выражение Аллилуйи, собрание в Паквара, было предсмертным ее часом. Аллилуйя исчезает еще быстрее, чем появилась, и не оставляет за собой заметных следов, если не считать отдельных обращений и появления Militiae lesu Christi. Пал Иоанн Виченцский, и притихший было флорентинец Буонкомпаньо начинает уже издеваться над его чудесами. Более прочным по своим результатам было другое движение — флагеллантское, совпавшее с ожидаемым иоаннитами 1260 годом.

3. «Вся Италия была запятнана многими позорными преступлениями», когда поздней осенью 1260 года население Перуджи было охвачено «неким неслыханным раскаянием». Все источники исходным пунктом движения считают Перуджу, но условия возникновения его здесь неясны. Обнаружилось оно первоначально среди низших классов населения, но сейчас же увлекло и знатных и «ученых». Характер движения — покаянное настроение и призыв к миру — не был новым. Его отличает только острота и сила чувства и еремитский способ покаяния — самобичевание. Вот отчего было бы соблазнительно усматривать начало devotio в среде лиц, близких к умбрским еремитам. И это подтверждается показанием генуэзских анналов. «Другие говорят, что бичевание это получило начало свое от какого-то еремита, ведшего в тех землях строгую жизнь в одной пещере. Рассказывают, что он говорил, что услышал ангельский голос, что, если жители Перуджи не будут творить покаяния, их город будет разрушен». Но, может быть, перед нами только очень естественный домысел, аналогичный нашему. Во всяком случае иоахимизм мог играть в движении только второстепенную и случайную роль.

Итак, в начале зимы 1260 года «в государстве