его уставу Августина и завершая таким образом папскую политику, папа считался еще с местными условиями и особенностями. Во всяком случае тосканские еремиты усилиями пап были объединены, им дана была традиционная организация и во главе ордена был поставлен корректор и провизор из кардиналов римской курии. Предусмотрена была возможность дальнейшего расширения ордена, и имущество его взято под покровительство римской церкви и защищено привилегиями.

Таким образом, к половине XIII века образовалось несколько больших групп еремитов, несколько орденов, получившихся или в силу естественного роста и растекания основной «пустыни», или благодаря естественному либо проведенному куриею слиянию самостоятельных ереми-ториев в одно целое и подведению их под один устав. На севере: в Ломбардии, Романье, Марках Анконской и Тревизской, были сильвестринцы, джанбониты, бриттинианцы, частью и августинцы; в Тоскане, Умбрии и римской области: гульельмиты, сервиты, многочисленные еремиты, объединенные в 1244 г., — августинцы. Но часть еремитских организаций стояла особняком. Такими были отшельники di Vallersuta, della Penitenza di lesu Christi, della Torre delie Palme, di S. Maria di Murceta, di S. Giacomo di Molinio и др. Большинство этих организаций возникло независимо друг от друга. Их количество, разнообразие их уставов ставило в большое затруднение церковь, уже в 1215 г. решившуюся положить конец возникновению новых орденов. Чисто административными мотивами руководилась курия, заставляя еремитов принимать один из одобренных уставов, т. е. или Regula Benedicti, или так называемую Regula Augustini. Обе они уже не раз клались в основу еремитских организаций. С другой стороны, папство стремится объединить еремитории в группы или ордена. Благодаря этому к 40-м годам XIII века все еремитории могут быть разбиты на три главные группы: августинцев, бенедиктинцев и гульельмитов, наиболее индивидуализировавших устав Бенедикта; и многочисленность тосканских еремиториев устранена. Если не при Григории IX, то при Иннокентии IV предпочтение стали отдавать уставу Августина. Причины этого, кажется, заключаются в следующем. Большинство еремиториев жило по уставу Августина. Августинцами были и наиболее влиятельные, джанбониты и бриттинианцы. В джанбонитах же более всего обнаружились черты сходства с нищенствующими орденами, польза которых для церкви и курии была несомненна. Поэтому-то папы и стремились к объединению еремитов на почве августинского устава. Они надеялись создать этим путем новый орден, задачи и значение которого были бы аналогичны задачам и значению францисканцев и доминиканцев. Административные интересы соединились с более глубокими и далеко идущими планами, основания для которых были заложены в самом характере еремитизма XIII века. Тенденции папства (но не еремитизма) удачно уловил Иордан Саксонский. «Иннокентий IV, — пишет он, — принимая во внимание, что ордена проповедников и миноритов сильно растут и приносят в церкви Божией полезные плоды, братья же еремиты св. Августина приносят праведною жизнью пользу только самим себе, начал стремиться к тому, чтобы и они могли достигнуть благой цели и принести плод в Божьей церкви, как проповедники и минориты».

Упомянутое уже объединение тосканских еремитов было только первым шагом к тому, что 12 лет спустя (в 1256 году) осуществил Александр IV: недаром Иннокентий IV хотел включить в орден еремитов и сервитов. «Negotium unionis» было закончено в 1256 году, и не лишено значения, что в число августинцев были включены и Pauperes Catholici: недалекие от францисканцев, они были близки и к джанбонитам. Во главе подчиненного протектору кардиналу Рикарду ордена стал прежний генерал джанбонитов Ланфранк. Только гульельмитам после некоторой борьбы удалось отстоять свою самостоятельность. Отмеченное сейчас направление папской политики еще раз подтверждает те особенности еремиториев XIII в., которые отмечены выше. Их не заметил Иордан Саксонский, но только благодаря им мог возникнуть план римской курии, изложенный тем же Иорданом. Папа возлагает на августинцев ту же миссию в миру, которую ранее они избрали себе сами, и поддерживает необходимое для нее ослабление vitae eremiticae.

АЛЛИЛУЙЯ И ФЛАГЕЛЛАНТЫ 1260 г.

Рост организаций мирян уже сам по себе указывает на то, что религиозное движение XII–XIII веков не ограничивается кругом лиц, стоящих вне социальных связей и легко их разрывающих. Напротив, оно захватывает массы, неразрывно связанные с ними, так же как дерево связано с родною почвой, как бы высоко не поднялась его вершина. И если заглянуть несколько глубже, проникнуть за поверхность движений эпохи, сосредоточить взгляд не на идейной, эмоциональной и организационной стороне их, а на том, что их создает, станет ясной народность, массовость интересующих нас движений. Это обнаруживается везде в переплетении религиозного с политическим и социальным. В истории катаризма немало случаев, когда трудно сказать, имеем ли мы дело с еретиками или гибеллинами: часто оба эти слова синонимы не только для папы. И было бы неправильно представлять себе дело таким образом, что папы зачисляют в число еретиков своих политических противников или еретики ищут помощи гибеллинов. Было и это, но не в этом суть. Отделить религиозное от политического и социального труднее, чем кажется с первого взгляда; вполне этого сделать невозможно, и своего рода гилозоизм должен быть руководящим принципом историка культуры. Кто скажет, какова пропорция религиозных и социальных импульсов в вальденских «верующих», создающих congregationes laborantium? Гумилиаты известны нам лучше, но где грань между социальными и религиозными мотивами движения? — В жизни все перемешано и переплетено, и можно, внимательно вглядываясь в эпоху, утверждать только одно: религиозный подъем захватывает широкие слои; сплетаясь со всем, спрямляется во всем. Религиозное движение XII–XIII веков народно по среде своего действия, по своему духу и происхождению.

С этой точки зрения интересны периодические подъемы религиозности масс, иногда выливающиеся в такие яркие явления, как «Аллилуйя» или флагеллантство. Но это только два наиболее ярких проявления текущего и конвульсивно вздрагивающего религиозного процесса. Для данного городка или местечка событием, коллективным подъемом была смерть какого-нибудь местного святого или даже епископа, обретение мощей или реликвий в перестраивающейся церкви, перенесение их, чудеса вдруг начавшие твориться у чьего-либо гроба и т. д. Известный подъем выражался в появлении какого-нибудь нового братства или в расцвете старого, сопровождал нового проповедника. Немного мы знаем о результатах францисканской проповеди в Умбрии, где многие бросали привычный образ жизни ради одеяния кающегося, многие тщетно боролись с чарующим ядом новой жизни и бежали прочь, завидев бедного брата. Может быть, биографы Целестина и преувеличивают толпы стекающегося к нему народа. Но даже если так, всякий еремиторий, будь это общежитие Сильвестра или пещера Целестина, всякий монастырь, клаузу-ра кларисс или дом нищенствующего ордена, никогда не теряли связи своей с жителями города или соседних селений. По дорогам вечно тянулись идущие к братьям или сестрам богомольцы и жаждавшие совета духовного; другие несли обратно в сутолоку города духовный мир, омытую слезами покаяния душу. Религиозное чувство поддерживалось всегда, всегда было