в состоянии некоторого напряжения, и малейший повод иногда и нерелигиозного порядка мог вызывать отдельные обращения или коллективные движения.

Аллилуйя и флагеллантство 60-го года и были такими коллективными движениями. Они только и удостоились внимания современников, не умевших, да и не старавшихся выделить религиозные моменты повседневности.

2. 1233 г. казался современникам особенно угрожающим борьбою папы и Фридриха И, и ареною борьбы со всеми ее ужасными последствиями должна была быть Ломбардия. И папа, и император боролись за нее; первый, видя в ней оплот против Фридриха, второй, стремясь подчинить ее себе. С мая 1232 года Фридрих и ломбардцы ожидали решения своих споров папою, но война висела в воздухе. Уже Эццелино перешел на сторону императора, открыл ему, заняв своими войсками Верону, доступ в Италию и вместе с тревизцами начал борьбу с гвельфами. В его отсутствие папские легаты стараются переманить веронцев на свою сторону, мантуанцы, падуанцы и виченцинцы вторгаются в веронскую область. Но в начале 1233 года успех как будто склоняется на сторону тех, кто называл себя гибеллинами, хотя гвельфы и собирают свои силы для нового удара. Вплоть до весны почти во всей верхней Италии идет борьба мелких державцев и городов друг с другом; в существе — борьба мелких и местных интересов, но развернутые знамена гвельфов и гибеллинов закрывают ее внутреннее содержание, и участники зорко следят за соотношением сил папы и императора, войска которого уже ожидаются в Ломбардии. Субъективно момент для церкви был опасным, и, если папские легаты вели закулисную политику, мы должны ожидать того же и от проповедников 1233 года. Это справедливо для Иоанна Виченцского. Приносимый им «мир» был миром гвельфским, вся его деятельность (за исключением немногих деталей) была направлена к торжеству папы. Т)эи года спустя в этом обвинял его Фридрих; и второстепенное значение имеет вопрос, руководил ли папа уже первыми шагами Иоанна в 1233 г. или тот «водворил мир без ведома владыки папы». Существенно, что Иоанн действовал в духе папской политики и за папу против императора. А получал ли он указания от самого Григория IX, от его легатов или от князей, ведущих дело церкви в Ломбардии, нам неизвестно. Но те же гвельфские тенденции мы можем предполагать и в деятельности других проповедников (за исключением одного); для них дело церкви стояло выше дела Фридриха.

Однако было бы ошибочно сводить все движение к политике. Тайна силы, которою обладал, хотя и недолго, Иоанн, которою в меньшей степени обладали другие проповедники, заключена в настроении низших классов населения. Только перед этою вдруг проявившейся загадочной силой масс склонился синьор да Романо. Она неожиданно вмешалась в политическую игру и на время перепутала карты, выбив козыри из рук гибеллинов. Но это сила слепая. Политика не могла иметь для масс такого значения, как для синьоров: поля крестьянина одинаково выжигались и гвельфами, и гибеллинами, средний горожанин одинаково страдал от усобиц, брала ли верх партия императора или партия палы. И если массы устами Иоанна диктовали «мир», то потому, что жаждали покоя, который обещали им святые люди, и, опьяненные первыми успехами, верили в приближающийся «Божий мир». Инициатива шла не от церкви, а от масс. Церковь только смешивала с искренним своим желанием удовлетворить потребности масс и чуждые им политические цели. Так было в 1221 году, когда примирителем выступал папский легат Уголино; так было и в год Аллилуйи.

Еще до начала Аллилуйи Иоанн насаждал мир в Болонье. Болонцы были утомлены борьбою со своим епископом, еще более папским отлучением, нанесшим чувствительный вред болонскому университету, многими нитями связанному с экономическою жизнью города. В 1230 г. Болонью посетил «diluvio d’aqua grandissimo»{179}, заставивший людей спасаться на крышах и вершинах дерев. За ним последовал голод и вздорожание жизни. Цена на вино поднялась так, что на многих свадьбах его заменяли водой. Обострились социальные противоречия, и негодование на мельников и ростовщиков привело к кровавой расправе с ними. Когда приехал Иоанн Виченцский, на него уже смотрели, как на избавителя. На его проповеди против ростовщиков отвечали избиением их «commun! civitatis consensu». После нападок его на роскошь бедные болонские дамы должны были расстаться со своими головными уборами. По его слову отворялись темницы для должников, примирялись давние враги, выпускались на свободу заложники и сжигались еретики. И, поскольку мы можем судить, все это стояло под покровом религии. Не только проповеди, но и процессии по городу с молитвами и пением и чудеса, творимые Иоанном, показывают настроение масс, для которых слово «Рах» было чудным символом социального мира и Божьего благоволения, а проповедник вестником Господним.

В тот момент, когда Иоанн покидал Болонью и даже ранее, в городах северной Италии уже началась Аллилуйя — «время покоя и мира — отложено в сторону воинское оружие — приятства и радости, веселья и ликования, хвалы и торжества. Пели песнопения и хвалы божественные знатные и простые, горожане и сельчане, «юноши и девы, старцы вместе с малыми». В Парме, как видел Салимбене, каждая вичиния совершала торжественные процессии со своим знаменем, на котором изображен был ее святой покровитель и «genus martyr!! ejus». Большими толпами стекались в город мужчины и женщины, мальчики и девочки с хоругвями, ветками дерев и зажженными свечами, «ut praedicationes audirent et Deum laudarent; et cantabant «Dei voces et non hominis» et «Ambulabant homines in salvatione»{180}. Утром, в полдень и вечером все собирались на проповедь… Проходя по городу, процессии останавливались в церквях и на площадях, и «воздевали руки к Господу во хвалу Ему и благословение во веки; и не могли удержаться от божественных славословий. Так упоены они были любовью божественной». «Etbeatus, — прибавляет Салимбене, — qui plus poterat benefacere et Deum laudare».

Но так же как в Болонье, религиозный подъем сочетается с жаждою социального мира. Во всех почти центрах новой «devotionis» ей предшествовали усобицы и борьба. Модена была взволнована борьбою партий, из которых одна убила подеста Гкбриэле деи Конти и терпело жестокое преследование от стоявших у власти противников. Раздоры утомили граждан и в Парме. Еще тяжелее жилось населению Пьяченцы, раздираемой борьбою партий, изгнавшей в 1132 г. своего подеста, вовлекшей в свои неурядицы и Кремону и осложнившей свое положение покровительством ереси. Наконец, на восток от Вероны военные действия не прекращались, деля на партии городское население, обостряя раздоры, опустошая и выжигая поля крестьян.

Для всего движения характерно сочетание религиозного подъема с жаждою социального мира. Это то же настроение, которое ранее проявилось в Болонье и которое теперь, в 1233 году, ярче и