– Сколько еще? – тяжело дыша, спросила Этта.

– Идем по этой широкой улице, пока не найдем красивый храм: Цезариум. Там высматриваем два огромных обелиска из красного мрамора.

Они нашли их, хотя к тому времени, как послышался гул прохода, сердце Этты, казалось, готово было вырваться из груди, и поспешили в новые тиски темноты.

Скользя по каменному полу, Джулиан едва не сшиб свечи, беспечно расставленные у нефа. Этта повернулась, окидывая взглядом алтарный крест, полупогруженный в тень, затем ряды скамей, словно ребра, соединявшие стены. Они наконец-то были одни.

– Пошли, – скомандовал Джулиан. – Покажу тебе твой проход.

Она кивнула, массируя лицо в ладонях. Ватикан.

Но это был не тот Ватикан, который она помнила по поездке с Элис. В нем не было надрывных шедевров искусства и размашистого величия, призванных заставить посетителя чувствовать себя столь же незначительным пред лицем господним, сколь пыль на его ногах. Этот Ватикан казался почти что скромным.

– Какой это год?

– Тысяча четыреста девяносто какой-то, – Джулиан неопределенно махнул рукой, подходя к дверям. Прижав ухо, он кивнул, удовлетворенным тем, что услышал или же не услышал, и приоткрыл тяжелые створки ровно настолько, чтобы прошмыгнуть в зал.

По стенам полыхали факелы. Этта попыталась было вычислить время суток, но бросила. Потянувшись почесать шею, она внезапно обнаружила отсутствие… Где же..?

Цепочка, на которой она носила мамину сережку, скользнула за ворот платья и зацепилась за бисерную отделку, но сама сережка пропала.

Девушка не могла сдержать проползшей в сердце паники, оглядывая пол вокруг. Да какое мне дело? Она хранила сережки как доказательство маминой веры в нее, ища в них успокоение, когда становилось совсем страшно. Теперь же при одной мысли о том, что она символизировала, ее должно было бы начать тошнить.

И все же… она не испытывала отвращения. Не в полной мере.

«Элис, – напомнила она себе, – она убила Элис…»

– В чем дело? – прошептал Джулиан; он вернулся, обнаружив, что Этта отстала.

Она подняла глаза.

– Ни в чем. Куда теперь?

Джулиан открыл рот, прищурившись, но потом передумал. Они молча продолжили путь; Этта, идя на шаг позади, на ходу пыталась склеить осколки себя, сковать их в новый панцирь.

Ее спутник внезапно остановился, вернулся на несколько шагов.

– Подожди-ка… – он сверился с дневником. – Ага. Вот и моя остановка. Твоя – тремя дверьми дальше, прямо у входа в опочивальни.

Он распахнул дверь в маленькую часовенку.

– Ты не пойдешь со мной? – спросила Этта. – Ты мог бы сделать много хорошего.

Джулиан бросил через плечо последнюю усмешку.

– Ради чего, если вместо этого я могу отправиться во Флоренцию?

Она резко фыркнула и высказала ему взглядом все, что думала. Желание улизнуть и не нести никакой ответственности за последствия своих действий зажгло в ней тот же беспомощный гнев, что и рассказ Николаса о боли, стыде и сомнениях после случившегося на склоне.

– Храни тебя Бог, Линден-Хемлок-Спенсер, – провозгласил Джулиан, заходя в часовню. – Вот тебе мое последнее благословение: куда бы ни завели тебя твои странствия, пусть никогда твой путь не пересечется с дедулиным.

За стеной громогласно «заговорил» проход.

– Гаденыш! – пробормотала Этта, сдувая прядь волос с глаз. Она едва успела повернуться, чтобы идти дальше, как тишину прорвал звук, подобный артиллерийскому выстрелу. Что-то тяжелое со стоном шмякнулось в дверь.

Повозившись со щеколдой, Этта отодвинула ее. Ей под ноги вывалился Джулиан: он недоуменно поморгал, а потом, уткнув лицо в ладони, обиженно завыл.

– Что… произошло? – встревожилась Этта.

Он заставил себя сесть и без особого результата попытался пригладить волосы.

– Меня выбросило из прохода. Пересекся с самим собой. Какой-то я уже там.

Вот это да!

– Ты проверил дневник?

– Да! – Джулиан шлепнул рукой по каменной стене. – И это значит, что там я будущий, чтоб мне провалиться!

Этта не отрывала от него удивленного взгляда:

– И часто… такое случается?

– Со мной чаще, чем с другими, судя по всему. Пару раз это уберегло меня от весьма неприятных встреч, но я не могу объяснить, как унизительно, когда за тобой приглядывает, словно за младенцем, и задает головомойку твое будущее я. Поверить не могу, что будущий я такой… паинька. Долбаный ханжа!

Его слова казались логичными и совершенно невозможными одновременно, но речь шла о путешествиях во времени, обычные законы тут не работали.

– А ты уверен, что не напился и не забыл записать путешествие в дневник? – уточнила Этта, наклоняясь над ним.

– Мне нравится, что ты так хорошо меня знаешь, Линден-Хемлок-Спенсер, но уверяю тебя: дело не в этом. Думай что хочешь по поводу изменения временной шкалы, но вся моя жизнь была уроком самореализации. Я не могу знать, что будет, но будущий я хорошо знает, что было, и, словно полный кретин, не дает мне получать от жизни удовольствие. Не смешно.

Как по Этте, будущий Джулиан явно хорошо разбирался в том, как оставить самого себя в живых, но она промолчала и отодвинулась, дав ему встать на ноги и отряхнуться.

– Может быть, будущий ты хочет, чтобы ты стал чуточку лучше? – предположила она.

Он состроил перепуганную рожу.

– Ладно, детка, так и быть, отправимся в Большое Яблоко[12]. Разделимся в Маленькой Италии. Давненько не едал хорошей пасты, – прошептал он. – О боже, 1939 – значит, там будет моя старенькая няня: она осталась в своем естественном времени, когда закончила со мной и Софией. Мне нравится думать, что мы стали для нее величайшим испытанием, и она, боясь, как бы дьяволята не сделали хуже, не осмеливалась…

– Ш-ш-ш, – взмолилась Этта – голова и так раскалывалась при каждом шаге. – Ш-ш-ш…

– Интересно, что эта тертая кошелка сделает? Можно напугать ее до полусмерти и отсидеться там, – не унимался Джулиан, правда, теперь говорил потише. – Знаешь, я, пожалуй, так и сделаю. Она умеет хранить секреты, особенно теперь, когда дедушка больше влияет на толщину ее кошелька. Или же прикинуться прошлым Джулианом, а не настоящим… Гм…

Этта махнула рукой: пусть треплется, пусть заполняет голову своими историями, на некоторое время вытеснив ее мучительные воспоминания. Она попыталась вызвать в памяти лицо Николаса, представить, как найдет его, когда этот кошмар закончится, но возникшие перед глазами решительные черты и изгиб задумчивой улыбки не принесли облегчения, а лишь заставили ее почувствовать себя безнадежно одинокой.