— Мне кажется, он в тебя втюрился, — продолжила Китти. — Он на тебя все время как-то странно смотрит. Ты ведь не собираешься изменять папе? — спросила она.

— Не глупи, милая, — попыталась было мягко рассмеяться я, но вместо этого издала какой-то звук, похожий на треск стекла.

— У Люси Грей мама завела любовника, а папа узнал, и они развелись, и она теперь никогда не знает, где у нее что лежит, потому что живет на два дома, — выпалила Китти.

Я обняла ее так, чтобы она не видела моего лица. Тут пошел открываться занавес, и мне не пришлось отвечать на каверзные дочкины вопросы. Музыканты ударили по тарелкам, обозначая начало увертюры, и этот звук словно пробудил меня. Впервые я осознала всю низость собственных поступков. Я рисковала счастьем своего мужа и своих детей ради мужчины, который плохо относится к собственной жене. Сколько времени ему понадобится, чтобы начать так же относиться ко мне? Если уж Китти начала что-то подозревать, то что должен чувствовать Грег? Я взглянула на мужа, сидящего рядом с Китти. Несмотря на нашу недавнюю близость, он казался мне далеким, почти чужаком, кем-то вроде незнакомца, с которым каждое утро сталкиваешься на улице по дороге на автобусную остановку.

Аплодисменты публики привели меня в чувство, и я сконцентрировалась на представлении. Сцену разделили на две части: одна изображала королевский двор, на котором праздновали рождение принца; вторая — дом нищего, где семья с ужасом встречала появление на свет очередного голодного рта. Контраст между роскошью королевского дома и убожеством нищенского был просто разительным; слева сияли свечи, стояла обитая бархатом мебель, все были разодеты в шикарные наряды, а справа царили запустение, убожество и грязь. Мне показалось, что это до крайности похоже на мою жизнь, по крайней мере, так, как я ее воспринимаю: чувственная, бархатная связь с Иваном и — резким контрастом — бледные, истощенные отношения с мужем. Я чувствовала себя несчастным малышом Томом Кенти, который стоит на улице, уткнувшись носом в закрытые ворота королевского дворца, и мечтает о нормальной жизни в тепле и достатке. Но такая жизнь не принесет ему ничего, кроме проблем. Я, как и Том, поняла, что мои мечты осуществились не совсем так, как мне хотелось бы. Теперь я уже мечтала вернуться к своей прошлой жизни, такой простой и понятной. Тогда мне не надо было постоянно скрываться, врать и бояться, как бы меня не разоблачили.

Все это время папа крепко держал меня за руку, но потом, поняв, что публика благосклонно принимает его творение, немного расслабился.

— Конечно, все еще может измениться, но вроде бы полнейшего провала уже не будет, — прошептал он мне.

— И когда ты поймешь, что полнейшего провала у тебя не будет никогда? — риторически спросила я.

— Когда умру.

— Пап, не смей так говорить, — возмутилась я.

Вскоре музыка и игра актеров увлекли меня, и я с радостью погрузилась в перипетии спектакля, чтобы не думать о собственных неприятностях.

Во время антракта мы все столпились в зале для особо важных гостей, дабы отведать коктейля с удивительно точным названием «Месть Живаго». У дверей отирался Дар Божий, изучая свое отражение в окне; иногда его взгляд касался меня, и тогда на лице мелькала этакая понимающая ухмылочка, предполагающая, что нам с ним есть о чем поговорить. И что в нем нашла ПП, помимо сексуального удовольствия? Хотя, учитывая его нарциссизм, я с трудом представляла его в роли нежного и щедрого любовника. Рядом с самой ПП стояла юная журналистка. Она слушала ПП и заносила в блокнот какие-то крючочки, чтобы вскоре увековечить их в своей колонке. Журналистка постоянно кивала головой, словно дятел, и к каждому кивку добавляла восторженное: «Ммм». ПП разливалась про свою очередную книгу.

— Секс, — говорила она, — весьма важен для энергетики каждого человека. Секс — это топливо; как благодаря полному баку машина преодолевает огромные расстояния, так и хороший секс дарует нам энергию, которая помогает решать множество обыденных проблем. Человеческое тело, как и машину, нужно время от времени заправлять.

— Но ведь ваша последняя книга была об отсутствии секса? — пискнула журналистка.

— Да, но это только первая стадия, стадия очищения личности — ну, или мотора, если хотите. Ее нужно пройти, чтобы снова полюбить себя и быть готовой заправиться энергией новых, свежих отношений, — вещала ПП.

— А по-моему, все совсем не так, — встряла я. — Машину можно заправлять одним и тем же топливом долгие годы, а с сексом все наоборот. На мой взгляд, это больше похоже на еду — когда наедаешься до отвала, кажется, что больше никогда в жизни есть не захочешь, а на следующее утро просыпаешься и понимаешь, что умираешь с голоду. Чем больше сексом занимаешься, тем больше его хочется, — сказала я.

ПП смотрела на меня как на священника, повествующего о радостях групповухи.

— Но, конечно, что я могу об этом знать? — поспешно добавила я. — Я ведь замужем за одним и тем же мужчиной уже сотню лет, и у меня секса так мало, что, наверное, меня уже можно снова считать девственницей.

ПП не сводила с меня заинтересованного взгляда: если весь ее вид кричал о том, что изо всех пор у нее так и сочится сексуальное удовлетворение, то, может, и со мной то же самое? В нескольких метрах от себя я заметила Ивана. Проходя мимо, он вложил мне в руку записку.

«Встретимся в ложе двумя ярусами ниже».

— Что это? — раздался вдруг голос Китти, напугавший меня до чертиков.

— Ничего. Просто бумажка, вот и все.

— Это ведь он тебе дал, да? — продолжала допрос Китти.

— Может, хватит уже? — вспылила я, переходя в атаку — типичное поведение человека, пойманного с поличным.

— Куда это ты? — спросила дочь, когда я пошла в сторону.

— В туалет.

— Я с тобой.

Китти отправилась со мной в женский туалет, якобы для того, чтобы одергивать юбку, открывающую мой зад, но скорее это было похоже на полицейский конвой. Она так переживала, что не хотела выпускать меня из поля зрения. Мне стало стыдно. Закрыв дверь кабинки туалета, я вдруг услышала из-за стенки странное шмыганье. Наклонившись, я заглянула под перегородку и увидела чей-то нос с трубочкой внутри, снюхивающий дорожку прямо с пола. Кольцо на пальце, придерживающем трубочку, показалось мне знакомым.

— Рути, что ты делаешь?! — заорала я.

Нос и палец тут же исчезли. Я взобралась на сиденье унитаза и заглянула в соседнюю кабинку. Рути стояла на коленках и пыталась ссыпать белый порошок на кусочек туалетной бумаги.

— Ты совсем с ума сошла? — разозлилась я.

— Хло! Черт, ты меня напугала. Слушай, я просто приободриться хотела, совсем чуть-чуть, а этот чертов порошок на пол рассыпался. Вот я и подумала, что уж лучше снюхать его с пола через трубочку, чем просто носом, — залепетала Рути.

— Ты ведь обещала, что бросишь.

— Я и бросила, честно. Я уже сто лет не нюхала, — затрясла головой Рути. — Просто решила снюхать одну малюсенькую дорожечку к бокалу шампанского.