Через какое-то время в комнату зашел Сэмми и присел на краешек моей кровати.

— Все уже пришли? — спросила я.

— Да, — кивнул он. — Дети сидят за уроками, а Грег поехал провожать Эди на станцию.

— А я с ней даже не попрощалась, — вспомнила я.

— Ничего. Грег сказал ей, что ты плохо себя чувствуешь, — улыбнулся Сэмми.

— А она что?

— Фыркнула и напомнила Грегу о его старой подружке, Мэри О'Грэди, хорошей крепкой девушке, у которой шестеро детей, причем последнего она родила дома, перед тем как отправиться за его братиками и сестричками в школу и приготовить мужу ужин. Рыбный пирог, если не ошибаюсь.

Остаток дня мы с Грегом старались не пересекаться — не смотрели и не говорили друг с другом. Я чувствовала себя жалкой и несчастной и переживала, что больше не увижу Ивана. Но я не могла пожаловаться детям или мужу, рассказав им о том, что лишилась любовника. В этом большой минус тайной жизни — она должна оставаться в тайне, а с трудностями приходится справляться в одиночку. Мне нелегко было переживать свое горе в тишине, так что я решила, что гораздо проще будет просто злиться на Грега.

К вечеру молчание между нами стало совсем уж гнетущим.

— Ну в чем я провинилась, помимо того что проспала почти все воскресенье? — спросила я Грега, поднявшись наверх после утомительного дня с сумасшедшими пациентами. Поработала я, прямо скажем, не очень — все мои силы уходили на то, чтобы держать себя в руках. Грег сидел в кресле в гостиной, отодвинувшись от меня как можно дальше, совсем как Бекки в тот вечер в театре. Но, в отличие от нее, Грег, кажется, считал, что я могу его чем-то заразить. Он сидел прикрывшись газетой, словно щитом. Через край листа я видела его рот, плотно сжатый в упрямую линию. Не опуская газеты, он сказал:

— Если ты не знаешь, чем провинилась, то нам не о чем разговаривать.

Ну ладно, напилась, повысила на него голос в театре. По-моему, он принял это слишком близко к сердцу. У Грега и правда был пунктик — он ненавидел выносить сор из избы, особенно на публике; ему нравилось думать, что все остальные считают нас идеальной семьей. Мне казалось, что это весьма буржуазная черта характера, но я родом из чисто еврейского семейства, в котором отношения выясняли громко и со вкусом. Конечно, прежде чем полыхать праведным гневом в ответ на его необоснованные, как мне казалось, претензии, мне следовало вспомнить, что я последние четыре месяца развлекалась с любовником, а это уж точно лишало меня всяких прав на праведный гнев. Усаживаясь перед Грегом, хранящим молчание, я чувствовала себя как провинившийся подросток, которого как следует отчитали.

— Так что, ты, как и всегда, не хочешь ничего обсуждать? Будешь меня игнорировать? — спросила я, решив атаковать первой — так легче.

Грег не удостоил меня ответом.

Как же меня все достало — и муж, и дом, и наша жизнь. Даже спустя часы после отъезда Эди в воздухе висел тяжелый цветочный запах ее духов.

Мне казалось, что из-за дурного настроения Грега я попала в клетку, как бывало раньше с мамой, когда она лежала, разочаровавшись во всем и вся, в своей темной комнате, а я была во всем виновата. Я поняла, что мне необходимо подышать.

— Отлично, — вскочила я, — тогда я пошла.

— Делай что хочешь, — ответил Грег. — Ты все равно так делаешь.

Уходя, я изо всех сил хлопнула дверью.

— Ты куда? — спросила Китти, когда я снимала пальто с крючка в прихожей.

— На улицу.

— Ты все время куда-то уходишь, — жалобно сказала она. — Ты дома вообще не бываешь. У меня как будто вообще мамы нет. — Посмотрев на меня, она добавила: — И ты одеваешься, как те тетки, которые косят под подростков. Как разведенные тетки, которые ищут себе новых мужей.

— Ох, милая моя, — вздохнула я и, присев на корточки, обняла Китти. Ее маленькое тельце было упрямо неподатливым.

— Вы с папой все еще друзья? — продолжила она.

— Почти. Но, доченька, люди часто ругаются, это нормально; это не значит, что мы больше не любим друг друга, — утешила я дочку. Но, по правде говоря, совсем не была уверена, люблю ли все еще Грега. Похоже, мне удалось разрушить абсолютно все, что у меня было. — Поехали со мной к дедушке, — предложила я. — Это утешит нас обеих.

Каким же облегчением для меня было сбежать из дома и отправиться к папе! Убежище необходимо любому человеку, и для меня таким местом всегда были папин дом и дом Рути. Хельга еще не уехала. Тепло поприветствовав меня, она увлекла Китти на кухню, учить ее готовить яблочный штрудель, а мы с папой остались наедине в музыкальной комнате. Я призналась ему, что порвала с Иваном. Он ничего не сказал; только обнял меня и уселся за пианино.

Я смотрела, как папины руки порхают по клавишам, и вспоминала, как пальцы Ивана так же легко порхали по моему телу. Видимо, из меня вырвался невольный стон, потому что папа прекратил играть и, обернувшись, посмотрел на меня:

— Хло, что с тобой?

— Ничего. Просто подумала, что мне хочется сделать еще одну попытку.

— В смысле?

— Ну, еще одну попытку устроить жизнь. Хочу стереть все, что есть сейчас, и начать заново. Эту-то жизнь я, похоже, основательно изгадила. Как думаешь, может, у меня нервный срыв? У Юнга был как-то нервный срыв. Он называл его «столкновением с бессознательным». Только вот у меня скорее столкновение с сознательным — я совершенно сознательно устала от своей жизни.

— Милая, у всего в жизни есть смысл. Даже болезнь может быть созидательной, — сказал папа. — Хотя, конечно, сейчас тебя это вряд ли утешит.

С Грегом мы так и не смогли спокойно говорить, не переходя на упреки и взаимные оскорбления. Поэтому всю следующую неделю мы провели, шипя друг на друга, как звери, которых вынудили делить на двоих одну клетку. Мы спокойно могли бы установить дома огромную доску для подсчета результатов нашего брака, осветив ее неоновыми огнями — так часто мы припоминали друг другу все прегрешения, случившиеся за семнадцать лет.

Я уже начала подсчитывать, сколько же дней осталось до того, как Китти закончит школу (пять с половиной лет; пять умножить на триста шестьдесят пять будет тысяча восемьсот двадцать пять плюс полгода — сто восемьдесят два — равняется тысяча девятьсот девяносто семь дней; для ровного счета, скажем, две тысячи). Через две тысячи дней я смогу уйти от мужа; но к тому времени мне уже стукнет сорок девять, Иван забудет о моем существовании, и я буду никому не нужна. Грег весь свой досуг посвятил разнообразным битвам с городским советом, ябедничая на всех мелких нарушителей, с которыми сталкивался, — начиная от водителей и заканчивая продавцами. К тому же он все время орал на детей. Все чаще я ловила его на том, что он пристально смотрит на меня, будто сочиняет обвинительную речь. Может, он собирается выступить против меня? А я все вспоминала и вспоминала те дни, что провела вместе с Иваном. Неудивительно, что все вокруг чувствовали напряжение, воцарившееся в доме. Беа с Зузи старались держаться от нас подальше, и даже Джесси предпочла съехать обратно к матери.