Прошли годы… Орановский давно погиб. И вот теперь, возвращаясь к личности Орановского, хочется сказать о нем доброе слово. Как начальник дивизии, Орановский всегда брал на себя ответственность за принимаемые решения, учил дивизию и, нужно сказать, действительно сделал из нее хорошее боевое соединение; плоды работы этого соединения пожал во время войны уже Новиков, считавший себя чуть ли не русским Мюратом. Как офицер Генерального штаба, Орановский был деятельным, опытным, тактичным. Он прививал эти качества и мне. Правда, его нельзя назвать «отцом-командиром», как это понимали в русской армии, т. е. командиром, который иногда мог по-приятельски похлопать по плечу солдата. Да разве в этом заключалось достоинство командира? Нет и нет. Солдат всегда разбирался, кто настоящий командир, а кто подлаживается под него. Последних он не терпел. Заботился ли о солдате Орановский? Я с полным правом могу ответить, что более заботливого начальника я не видел.

Орановский ушел из дивизии с повышением, вполне заслуженным, и в дивизии сохранилась о нем хорошая память.

Отдыхать после проведенных больших люблинских маневров не пришлось. Работа по новому мобилизационному расписанию развертывалось все шире и шире. Из штабов округа, корпуса шли различные директивы и указания, которые необходимо было передавать в войсковые части и контролировать их исполнение. Наконец, на мне же лежала работа по разработке нового мобилизационного плана штаба дивизии. Правда, он был не сложен, но требовал аккуратной работы, все расчеты должны быть подтверждены ссылками на соответствующие приказы Военного ведомства, штаты и табели.

В 1913 году было утверждено положение «О подготовительном периоде к войне». В сущности, это был бюрократический документ, излагавший требования по проверке исполнения тех мероприятий, которые должны быть проведены во время мобилизации. Этот документ нисколько не облегчал мобилизацию, а лишь предварял, что может быть объявлен мобилизационный период. По-моему, положение «О подготовительном периоде к войне» было заимствовано из германского «Положения, угрожающего войной». Видно было, что составители его не отдавали себе отчета, чего, собственно говоря, они хотели добиться этим положением. Я понимаю, если бы на основании его можно было провести часть мобилизационных работ, но и этого делать не разрешалось. Ворошить же и перечитывать существующие мобилизационные планы, в особенности в частях, которые расположены на границе, не имело никакого смысла.

Второе распоряжение Генерального штаба по мобилизационному плану имело значение первостепенной важности. Раньше мы знали, что объявление мобилизации есть объявление войны Германии и Австро-Венгрии, теперь же объявлением войны считалось «получение телеграммы из Петербурга за подписью военного министра или если неприятельская вооруженная команда перейдет границу».

Из-за изменения условий объявления войны мне пришлось менять красные пакеты в отделах пограничной стражи на новые, а на самих пакетах писать: «Вскрыть в случае получения телеграммы об объявлении войны или если вооруженная неприятельская команда перейдет границу».

Как-то Вестфален вызвал меня к себе в кабинет и, тщательно затворив дверь, рассказал о состоянии агентурной работы в дивизии. Оказалось, что в Галиции у него был какой-то гражданский чиновник, который сообщал местные слухи и получал за это ежемесячное вознаграждение в 30 крон, т. е. 10 рублей на наши деньги. Начальник штаба передал мне приказание Орановского, чтобы я взял это в свои руки. Из округа дивизии отпускалось на агентурную работу 50 рублей в месяц. Вести на такие деньги агентурную разведку, конечно, было трудно. Поэтому в одну из ближайших поездок в Варшаву я зашел к старшему адъютанту разведывательного отделения штаба округа полковнику Батюшину и просил его увеличить ассигнования до 75 рублей в месяц, а все документальные данные оплачивать особо. Батюшин согласился.

Теперь вставал вопрос, как добыть агента, хотя бы сначала для Австрии. Идти избитой тропой мимо пограничников не хотелось. Однажды мне пришлось быть в маленьком заводском местечке Заверце и провести там вечер. Бродя по местечку, я натолкнулся на вывеску «Увеселительный сад». Зашел туда и увидел открытую сцену, на которой распевали шансонетки на польском и немецком языках. Узнав фамилию содержателя сада, я уехал в Ченстохов. Решил рискнуть и написал ему письмо, прося приехать по делам в Ченстохов. Через некоторое время мне позвонили и сообщили, что меня дожидается некое лицо из Заверце. Я тотчас же отправился. Побеседовав с ним, сказал, что я знаю о его частых поездках в Краков, и предложил ему взять на себя некоторые поручения. Видя перед собой офицера, он сообразил, к чему клонится разговор, и, подумав, спросил, каковы мои условия. Предложил ему сорок рублей ежемесячно, а за документы — особо. Он согласился и начал работать. Я дал ему задание завести знакомство с писарями штаба 1-го австрийского корпуса. Через полтора месяца начал получать первые данные. С другой стороны, через таможню в Мысловице фиксировал все поездки в Краков моего нового работника.

Труднее было с агентом против Германии. Только в апреле 1914 года удалось найти поляка, двоюродный брат которого служил в штабе 6-го прусского корпуса. Однако из этого ничего не вышло: сведения были настолько мелки, что пришлось порвать с ним.

В середине сентября получил от старшего адъютанта отделения штаба округа Лукирского запрос, на какую тему я предполагаю в зимний период сделать доклад в собрании офицеров Генерального штаба в Варшаве. На Балканах гремели последние выстрелы, и можно было уже подводить итоги прошедшим событиям. Правда, на русском языке, кроме газетных статей, ничего не было, но на иностранных языках уже появились книги. Подумав немного, я сообщил Лукирскому тему своего доклада: «Действия конницы в Балканской войне 1912–1913 гг.». Одновременно выписал ряд книг на немецком и французском языках, касавшихся действий конницы на Балканах. Германский генеральный штаб выпустил специальный сборник, в котором излагались события, делались выводы из них с оперативной и тактической точек зрения… У нас же многие офицеры даже не знали самого хода боевых действий, не говоря уже об итогах. Книги быстро пришли, и я засел за их изучение. Между тем вместо Орановского начальником 14-й кавалерийской дивизии был назначен командир 2-й бригады 5-й кавалерийской дивизии генерал-лейтенант Новиков Александр Васильевич. Я знал его еще по Московскому военному училищу, где он, будучи начальником штаба 1-й кавалерийской дивизии, читал нам лекции по тактике и своим громогласным голосом и видом кавалериста-кирасира старых времен производил впечатление на юнкеров. Я его не видел десять лет. Учебные дела и боевая готовность дивизии его мало беспокоили. Он жил своими семейными интересами.

При таком начальнике дивизии много обязанностей ложилось на плечи начальника штаба дивизии. Вестфален воспрянул духом и заговорил другим тоном. Но оттого дело само не делалось, а Вестфалену оно было не по силам. Будучи знаком с Новиковым еще по Елисаветградскому[12]кавалерийскому училищу, Вестфален считал себя отныне полноправным распорядителем судеб дивизии.