На рассвете 14 июля я получил донесения от всех полков и 23-й конной батареи о выступлении. Предполагалось, что, делая ускоренные переходы, к вечеру 16 июля все части будут на своих местах, а 2-я бригада дивизии, за исключением одной сотни казаков, в районе Ченстохова. Из-за задержки с подачей вагонов штаб дивизии смог лишь в ночь на 15 июля тронуться по железной дороге от Скерпевиц на Ченстохов, куда и прибыл к вечеру 15 июля.

Зная, что Ченстохов остался на лето без войск, я предложил начальнику дивизии ускорить марш 2-й бригады дивизии к Ченстохову с тем, чтобы последние 100 верст были пройдены в одни сутки. Новиков согласился и послал соответствующее распоряжение командиру 2-й бригады.

Вечером 15 июля штаб 14-й кавалерийской дивизии прибыл в Ченстохов. Город не чувствовал, что над ним сгущаются тучи. В наиболее осведомленных банкирских кругах не допускали даже мысли о возникновении войны. На худой конец, предполагали они, если даже дойдет до мобилизации, то стороны постоят одна против другой, и все закончится соглашением, как это было в 1912 году. Я не разделял этой точки зрения и считал, что дело идет к войне. В Ченстохове оставалась лишь небольшая команда в 100 человек при офицере, которая несла караулы по охране казарм полка. Реальной силой в руках штаба дивизии была только конно-саперная команда, прибывшая с ним. Поэтому из нее, впредь до прибытия 2-й бригады, я выслал два унтер-офицерских разъезда: один к станции Гербы, а второй к югу, к деревне Конописка, чтобы вовремя получить сведения о неожиданном нападении немцев на пограничников.

Из города постепенно уезжали русские гражданские чиновники с семьями, банк вывозил ценности, эвакуировались офицерские семьи 14-й дивизии, 7-го стрелкового полка и пограничников. Поэтому странно ныне читать в воспоминаниях бывшего начальника штаба германского ландверного корпуса Гайе, который после Секта был даже командующим рейхсвером, что когда штаб германского корпуса 31 июля вошел в Ченстохов и разместился в отделении Государственного банка, то нашел там брошенные чернила, карандаши, бумагу и даже стенной календарь, обозначавший дату 11 июля 1914 года. Вот эта дата и должна бы навести Гайе на мысль, что еще 11 июля банк увозил ценности, т. е. ранее фактически объявленного подготовительного к войне периода. Но ничего не поделаешь, германские историки твердо усвоили правило Мольтке: в исторических трудах «писать правду, но не всю правду». Этому и следовал Гайе.

Сделав последний переход в 100 километров, 2-я бригада с 23-й конной батареей утром 16 июля подошла к Ченстохову.

В отношении казаков нужно отметить, что они появились в трех местах: в Бендзине команды грузили имущество и отправляли в Ченстохов; в Ченстохове стояло пять сотен казаков, а шестая сотня еще до выхода на специальный кавалерийский сбор была выделена в помощь полиции в Серадзе для поимки уголовной банды. Поэтому у германской агентуры создавалось впечатление об увеличении казачьих частей на левом берегу Вислы; германское командование ожидало налета русской конницы на Силезию и Познань, чтобы расстроить мобилизацию германской армии. Сотне казаков, отправленной в Серадзь, было послано приказание идти на присоединение к полку. Начальник штаба округа предупредил начальника 14-й дивизии о необходимости принять меры предосторожности на случай внезапного нападения противника. Это фактически уже было сделано. В тот же день были получены и дополнительные указания из штаба 14-го корпуса о мероприятиях, проводимых в подготовительный к войне период. Но дальше указаний о пополнении возимых запасов, перековке лошадей и подмазывания обоза они не шли.

Между тем стоявшей на границе дивизии был дорог каждый час. Поэтому я предложил начальнику дивизии объявить об отмобилизации ее частей. Произносивший громовые речи на Радугском поле, Новиков замялся и спросил, не сделает ли на нас начет контроль, если мобилизации не будет. Я успокоил его, что все сойдет благополучно, и получил разрешение.

Вечером 16 июля послал полкам распоряжение о начале с 17 июля общей мобилизации дивизии. В Петркув был командирован второй старший адъютант для мобилизации обозов 2-го разряда частей дивизии. Таким образом, не уведомляя начальство, 14-я кавалерийская дивизия с утра 17 июля еще до объявления общей мобилизации фактически к ней приступила. Зевать не приходилось!

Семьи офицеров уже выехали из Ченстохова. Я поселился в штабе, а свою квартиру, расположенную недалеко от него, предоставил Новикову, чтобы в случае тревоги он мог быстро явиться в штаб. К утру 17 июля в Ченстохов начали прибывать из лагерей эшелоны 7-го стрелкового полка. В тот же день в штабе было получено донесение о прибытии 14-го драгунского полка в Калиш, а 14-го уланского полка в Кельце и Пиньчув.

17 июля все части дивизии, за исключением обозов 2-го разряда в Петркуве, были отмобилизованы. Вечером этого дня начальник 14-й кавалерийской дивизии, как начальник Ченстоховского гарнизона, получил телеграмму об общей мобилизации, первым днем которой определялось 18 июля. На следующий день началась мобилизация в 7-м стрелковом полку и на Ченстоховском сборном пункте.

18 июля кончилась моя работа в качестве исполняющего должность начальника штаба дивизии. Из штаба округа на эту должность приехал штаб-офицер для поручений полковник Генерального штаба В.Н. Дрейер. Когда я служил в Ташкенте, он командовал для ценза ротой, а затем до 1906 года был помощником старшего адъютанта штаба округа.

Сын полковника артиллерии Дрейера, служившего также в Ташкенте, Владимир Николаевич вел довольно рассеянный образ жизни, являясь представителем «золотой молодежи» в Ташкенте. Женатый на красивой молодой блондинке, правда недалекой, он вскоре бросил ее, увлекшись другими женщинами.

Затем Дрейера перевели на Запад, и я вновь столкнулся с ним уже в 1913 году, когда он был штаб-офицером для поручений при штабе 14-го корпуса. В служебном отношении Дрейер имел хорошую репутацию способного штаб-офицера, но его авантюристические наклонности не только не уменьшались, но даже развивались. Когда вспыхнула болгаро-турецкая война в 1912 году, он какими-то путями устроился корреспондентом «Нового времени» при болгарской армии. Попав в среду корреспондентов-авантюристов, Дрейер быстро почувствовал себя в своей сфере. По своему характеру он отличался известной долей нахальства. По каким-то причинам ему было предложено оставить болгарскую армию и вернуться в Россию. Высокий, крепко сложенный мужчина, по натуре настоящий военный человек, но не из скромных, он стремился за счет других выдвинуться и при случае не прочь был приукрасить в донесениях свои подвиги.

Храбрости необычайной, Дрейер быстро оценивал обстановку, всегда предпочитал бой, не вдаваясь глубоко, целесообразен он или нет. Хотя 18 июля Дрейер и был прислан для исполнения должности начальника штаба дивизии, по существу, вся тяжесть работы по штабу осталась на мне. Дрейер ждал открытия военных действий, а черновая, штабная, работа его не интересовала, да он ее и не любил.

К вечеру 18 июля все части дивизии с тылами заканчивали мобилизацию. Пограничные посты свертывались в пешие и конные сотни. 7-й стрелковый полк в первый день мобилизации разослал команды для приема людей и лошадей, и, таким образом, роты его оказались без людей.