Зиг еще раз осмотрел кровь на кресле, столе и даже пресс-папье. Что заставило Цезаря ползти так далеко?

Он перевернул тело на спину. На губах лежащего лопнул пузырь слюны, смешанной с кровью. Старик еще дышал.

– Цезарь… Цезарь, вы меня слышите?

Старый фокусник не пошевелился, однако глаза его все еще были открыты, реагировали на свет. Кожа сделалась серой, как шкура слона. Недолго осталось.

– Цезарь, если вы меня слышите, моргните!

Старик не моргнул и только смотрел на Зига с выражением величайшего покоя. На лице – никаких следов страха. Он знал, что умирает.

Зиг хотел было что-то сказать, как заметил…

Цезарь держал в руке какой-то предмет – квадратный, серебристого цвета. Фотографическая рамка. Старик прижимал ее к груди. Вот ради чего он полз.

– Кто это? Вы? – спросил Зиг, потянув на себя рамку.

Цезарь одними глазами сказал «да», но не отпустил предмет.

Хотя рамка была измазана кровью, Зиг смог разглядеть изображение – поблекшая цветная фотография восьмидесятых годов: пожилая пара на борту круизного лайнера. Волосы мужчины гуще и темнее, но вне всяких сомнений на фото – сам Цезарь, обнимающий за талию какую-то женщину.

Характерная для круиза поза, спасательный круг с названием корабля «Си Дрим» на заднем фоне. Судя по внешности, Цезарь в то время был настоящим бычарой, на котором едва сходилась гавайская рубаха. Господи, а смеется-то как – во весь рот… камера запечатлела момент счастья.

– Жена? – спросил Зиг, вспомнив похожую фотографию с собственной супругой, сделанную во время круиза по случаю его тридцатилетия на речном пароходе в Нью-Орлеане.

Стал бы он сам ползти через весь дом, чтобы последний раз взглянуть на такой же снимок? Вряд ли.

– С-самолет… – булькая, произнес Цезарь.

Его лицо омрачила печаль.

– Вы не виноваты. Вы не могли знать.

Цезарь покачал головой.

– Я… я знал, что он… – Старик силился выдавить из себя слова, – я говорил… что Гудини… говнюк.

– Это все из-за меня. Это я убедил вас передать ему сумку. Я виноват. Простите меня, Цезарь!

Старик опять покачал головой. Он пытался что-то сказать, язык его не слушался. Лицо приняло сердитый вид. Нет, скорее раздосадованный, потом раздраженный и наконец обреченный. Эмоции быстро сменяли одна другую. Зиг наблюдал подобное явление, много лет назад работая в больнице. Лицо человека на смертном одре выдает каждую мысль, все фильтры отключаются, глаза превращаются в открытую книгу страстей и движений духа. Каждая законченная мысль пробегает по синапсам, как разряд молнии. Говорят, перед глазами умирающего проносится вся жизнь. И его реакция на эти мысли становится видна всем.

Дыхание Цезаря замедлилось. Кожа стала совсем серой, похожей на оконную замазку. И тут вдруг… он улыбнулся, даже засмеялся.

На губах лопнул еще один пузырь.

– Д-до того, как он выстрелил… он… – Цезарь судорожно сглотнул слюну. – Я заметил… у него GPS.

– Какой GPS? Не понимаю.

– С-спецназ… у них у всех есть… чтобы… чтобы следить… я заметил у него, когда он взял мешок… – Торопился договорить старик, шаря в кармане. Он вытащил дрожащую руку, показывая последний фокус в своей жизни. Предмет болтался на его пальце. – Я… украл у скотины часы.

* * *

Хоумстед, штат Флорида Десять лет назад

Ноле шестнадцать лет.

– Ты сбрендила? Чертов скунс?

– Он без запаха. Как кошка.

– Но это же чертов скунс!

– Посмотри на него. Совсем как кошка. Правда, как кошка, – твердила Нола.

Зверек, задрав хвост, крутился у нее под ногами.

– Я думала, тебе нравятся кошки, – добавила она.

Ройолу в самом деле нравились кошки. Он в этом не признавался, однако Нола не раз видела, как «папа» опускался на колено, причмокивая губами при виде пожаловавшего в их двор соседского кота – толстой, надменной рыжей твари по кличке Пузик.

– Симпатичный, – неохотно признал Ройол.

– Ага. Правда?

Ройол опустился на колени, подзывая скунса.

– В детстве я очень сильно хотел котенка, – сказал он, позволяя зверьку обнюхать свои пальцы, – но мать так и не позволила.

– А отец?

Ройол зыркнул на Нолу – такой взгляд она видела впервые. Не просто печаль, а настоящая, глубочайшая скорбь. Больше об отце она его не спрашивала.

Оба повернулись к скунсу.

– Где он будет какать?

Нола показала ему лоток, подаренный мисс Сейбл.

– Здесь. Как кошка, – в четвертый раз подчеркнула Нола. – Его зовут Душка.

Ройол осмотрел лоток, перевел взгляд на скунса. Даже Нола не могла догадаться, о чем он думал.

– Мне это имя не нравится.

– И не обязательно.

– Я не обещаю, что он останется у нас.

Нола закивала, не в силах скрыть восторг.

– Но пока мы не решили, что и как, возьми в гараже кошачий наполнитель – у задней стенки, рядом с кольцом.

– Откуда у тебя кошачий на…

– Для масляных пятен. Я ж тебя учил! Хорошо счищает пятна от смазки с асфальта на дорожке.

Нола рванула к гаражу, резкое движение испугало Душку, отчего тот задрал хвост трубой и попытался выстрелить из несуществующих желез.

В гараже Нола направилась к баскетбольной стойке с кольцом, полученной Ройолом в подарок за поддельный канадский паспорт. Стойка подпирала шаткий проволочный стеллаж, клонящийся набок, точно пальма под ураганным ветром.

Память подсказывала, что наполнитель лежит на нижней полке. Однако там его не оказалось. Нола в недоумении проверила остальные полки, затем поискала под новеньким верстаком, который Ройол купил для себя. Она даже заглянула за краденый дорожный знак «Стоп» – Ройол утащил его с ближайшего перекрестка, ибо какой дурак ставит знаки со всех четырех сторон?

Наполнителя нигде не было.

Озираясь в гараже, Нола заметила несколько складных стульев и два пылесоса по четыреста долларов каждый (еще один бартер с семейством иммигрантов), загораживающие низ книжного шкафа из ДСП, где Ройол обычно хранил ламинат в заводской упаковке. Может, он эти полки имел в виду?

Нола отодвинула пылесосы в сторону. Вот он где, кошачий наполнитель! Наклонившись, чтобы вытащить его с нижней полки, она случайно ткнула носком ноги в низ шкафа…

Тук!

Бортик выпал наружу. Нола опустилась на колени, чтобы вставить его на место. В узком пространстве под шкафом было что-то спрятано. Какие-то бумаги. Нет, не бумаги – письма. Небольшая пачка писем.