— Добро! Отдыхайте.

— Спасибо. Но звоню я сейчас как секретарь партбюро. Через час у нас заседание. Приглашаем, Виктор Павлович, и вас.

— А какая повестка?

— Рассматриваем один вопрос: прием кандидатом в члены партии лейтенанта Губанова.

— Зачем же такая спешка? И почему сразу после пусков? Пусть люди отдохнут, они заслужили это. А то, что получается — раз хорошо стрелял Губанов, значит, достоин быть коммунистом? А если бы он не выполнил задачу?

— Заседание бюро с этой повесткой дня намечалось неделю назад. Тогда никто из нас не знал, когда будут пуски и кто будет стрелять. Мы проводим бюро по плану.

— А кто рекомендовал лейтенанта Губанова?

— Комсомольская организация, старший лейтенант Алешин и я.

— Вы?

— Да, я. В последнее время Губанов здорово изменился. Рад за него.

— Хорошо. Буду.

После заседания бюро коммунисты не спешили расходиться по своим палаткам. Теплая южная ночь усеяла черное небо крупными звездами. Дневная жара спала. С моря потянул свежий ветер.

Как только у штабной палатки майор Бронин присел на скамейку и закурил, рядом расселись капитаны Чугуев, Колтевский, старший лейтенант Алешин, лейтенант Губанов и прапорщик Мельников.

— А что, товарищ майор, может, попросим командующего, чтобы разрешил увезти с собой остатки радиоуправляемой мишени? — продолжая начатый на бюро разговор, спросил капитан Колтевский.

— Мысль дельная. Попытаемся, — согласился Виктор Павлович.

Минуту посидели молча, вдыхая горьковатый запах ветра.

— Эврика! — неожиданно выпалил капитан Чугуев. Он хлопнул себя ладонью по колену, быстро достал из нагрудного кармана блокнот. Широко и загадочно улыбнувшись присутствующим, продолжил: — Есть предложение, товарищи. Давайте отобьем домой телеграммы: дескать, встречайте с победой или что-то в этом роде.

— Нескромно хвалиться, — возразил командир дивизиона. — Но мысль здесь есть. Давайте подумаем. Пусть наши жены не волнуются.

— И невесты, — непроизвольно вырвалось у старшего лейтенанта Алешина.

— Правильно, и невесты! — поддержал майор Бронин. — И вдруг спросил командира батареи. — Слушайте, Алексей Дмитриевич, а ведь самое время свадьбу играть?!

— И я думаю, Виктор Павлович. Пора. Разрешите по этому поводу рапорт написать. Сколько суток на медовые дни отпустите?

— Да уж не обидим, — Бронин посмотрел на Колтевского. — Сколько в таких случаях полагается?

— До десяти суток, — ответил начальник штаба.

— Значит, решено. А свадьбу у нас сделаем, в офицерском кафе.

— Согласен. И заранее приглашаю всех присутствующих, — Алешин обвел сияющим взглядом товарищей.

У каждого из них он увидел на лице открытую, добродушную улыбку. А Чугуев даже подмигнул: мол, не робей. Алексею Дмитриевичу стало тепло и радостно на душе. Вокруг были его друзья, самые дорогие для него люди. И сам он был частицей этой дружной боевой семьи.

ВСТРЕТИМСЯ НА ГИНДУКУШЕ

Огромный оранжевый диск солнца скатывался к вершинам барханов. Дневная жара уже спадала, но температура еще держалась на тридцатиградусной отметке. Пустыня дышала зноем. В воздухе висела раскаленная пыль — давал о себе знать афганец, вихрем промчавшийся вчера в полдень. Глаза людей покраснели, на зубах скрежетал песок. Капоты машин покрылись грязной коричневой пленкой.

Извиваясь стальной змеей между барханами, колонна машин шла в Афганистан. Из Ашхабада вышли вечером — на этом настоял полковник Дынин.

— Время торопит? — спросил у него еще за несколько дней до марша заместитель командира автороты по политчасти лейтенант Игорь Чернущенко.

— Всему свой срок, — неопределенно ответил полковник. — Я слышал вашу беседу с солдатами. Правильно сказали, что очень важен наш груз для строителей Афганистана. Но дело не только в сроках.

— В чем же еще?

— Объясню. Но сначала давайте повторно посмотрим список военных водителей.

— Надо ли? — нахмурился лейтенант. — Я их поименно знаю, товарищ полковник.

— А я, к сожалению, еще далеко не всех, — Дынин положил руку на плечо лейтенанта. — Но ничего, Игорь, в пути познакомимся ближе.

— Идете с нами, Михаил Львович? — обрадовался Чернущенко.

— Иду. А сейчас — к делу. Где список? Не забыли его?

— Не забыл, — огорчился недоверчивым вопросом лейтенант. Ему казалось, что год службы — это достаточное время, когда офицеру уже не надо напоминать о прописных истинах. — Вот он!

— Повторение — мать учения, — заметил полковник, изучая список. — Та-а-к-с… Все водители — классные специалисты. Хорошо. А вот все ли имеют «туркестанский» опыт за плечами? Увы, не все. Обратите внимание: большинство прибыли в наш округ только весной. Они успели пройти обкатку жарой в песках пустыни?

— Было такое.

— Сколько из них уже водили машины в Афганистан?

— Двое.

— Вы, конечно, организовывали их выступление перед товарищами?

Чернущенко, досадуя на себя, угрюмо промолчал.

— Я понимаю ваше молчание как знак согласия. Но сколько раз — понять не могу.

— Ни разу, — признался лейтенант, покраснев.

Он так искренне переживал свой промах, что полковник ограничился лишь несколькими словами:

— Когда спланируете их выступление, доложите. Проследите, чтобы в день выхода после обеда водители хорошо выспались. И сами об этом не забудьте. Ночью нам будет не до сна.

…В краю пустынь и гор темнеет быстро. Еще час назад казалось, что ночи вообще не будет. И вдруг — сумерки, тьма.

Колонна шла со светом, на «полных фарах», оставляя за собой миром дышащие кишлаки, спокойные всплески огней труженицы-электростанции… Даже не верилось, что там, за границей, идти придется при строгой светомаскировке. И встречать такие же вот кишлаки, но дышащие неизвестностью.

За ночь прошли больше, чем намечали. В пути настигло и утро. Оно не торопилось унести ночную прохладу. Но полковника Дынина это не радовало. Столько лет служит он в Туркестане, не хуже седых аксакалов знает приметы пустынь. От накалившихся за день барханов дохнуло горячим ветром…

— Увеличить дистанцию! — передал Дынин по радио. — Поднять стекла кабин.

Пыльная буря. Черная буря. Тот, кого не испытала она, не может сказать, что знает пустыню. Движется песок. Он и в глазах, и во рту. Нечем дышать. Трудно водителю, если буря ударила в лобовое стекло и пески плывут, летят под колеса машины, кажется, что мчишься вперед с дикой скоростью. Если бьет она в задний борт, то можешь подумать, что врубил по ошибке заднюю скорость и летишь в обратном направлении…

Дынин вел колонну осторожно, но напористо, предупреждая о каждом повороте, напоминая о скорости и заданной дистанции.

Трудно, ох, как трудно. Может быть, остановиться? Но будет еще хуже. Если буря надолго, то заметет машины, не пробьешься потом сквозь навалившийся песок и с помощью лопат.

Двигались словно на ощупь. Ориентир — алеющие впереди сигнальные огоньки идущего автомобиля. И еще — упорство и спокойствие водителя первой машины, уверенность в том, что она идет, как надо. Не останавливается, значит, так и должно быть. Входит в поворот? Входи и ты. Набирает скорость