прошел. За это время Дынин имел возможность сравнить былого и нынешнего Остапенко: каким он был и каким стал. Безусловно, расширилась его военная эрудиция, раскрылись организаторские способности — на этот талант еще раньше указывал Дынин товарищу. Да, учеба в академии дала многое. Но неприятный осадок оставляло то, что подполковник стал иначе относиться к младшим по должности и званию. В любой обстановке, при каждом удобном случае он подчеркивал дистанцию, лежащую между ним и подчиненным. Порой казалось, что, раздавая взыскания направо и налево, он делает это не столь для укрепления дисциплины в части, а для собственного утверждения, для создания вокруг себя репутации волевого начальника штаба.

Не раз и не два вызывал Дынин Остапенко на откровенный разговор. В парткоме как-то сказали Дынину, не скрывая озабоченности поведением коммуниста Остапенко, стилем его работы в должности начальника штаба:

— Он — бывший наш однополчанин и соратник по комсомольской работе. Вы знаете его лучше. Побеседуйте с ним.

Дынин не скрыл тогда, что выполняет поручение парткома. Думалось, Остапенко обидится, скажет: «Зачем же так официально? От имени и по поручению… Сами найдем общий язык. Подскажи, в чем я неправ?»

Случилось обратное. Остапенко долго расспрашивал о мнении каждого члена парткома о нем, сомневался, что это было именно так. Потом как отрубил:

— Подумайте лучше о себе. О собственных обязанностях. О дальнейшем продвижении по службе. Пора вам, товарищ Дынин вырастать из комсорга.

Не зная всего этого, Смирнов свел инцидент к тому, что Остапенко не остановил машину. Не понял всей боли сказанного Дыниным: «А может, действительно пора вырастать из комсорга?.. Нет, не принимаю!»

Дынин думал о своем. Да, не мог он принять совета Остапенко. Ни тогда, ни сейчас. Начальник политического отдела, один из опытнейших политработников округа, не раз в трудных ситуациях проявивший себя как волевой, грамотный офицер, Михаил Львович душой и сердцем своим оставался комсоргом. Субботник? Ищите Дынина не в кабинете, а там, где звенят молодые солдатские голоса. Комсомольское собрание или диспут? Он среди молодежи. И в каждой офицерской семье он свой. Он — вожак по большому счету. Именно потому, что это большое складывается у него по крупицам из малого — из настроения офицера, только что прибывшего в часть из училища, прапорщика, переведенного к ним для дальнейшего прохождения службы. Он в курсе жилищных, семейных проблем офицерской молодежи, не по отзывам, а лично знает, каков микроклимат в том или ином коллективе.

Сколько их, коллективов, у Дынина? На политотдел спецчастей гарнизона замыкаются и военно-строительные отряды, и военно-ремонтные заводы, и склады, мастерские, десяток различных воинских учреждений. Весьма внушительно прозвучит цифра, за которой стоит количество партийных и комсомольских организаций, работающих здесь на правах первичных. И каждая из них решает свои задачи.

…Подполковник Смирнов и майор Дынин в тот жаркий и пыльный день уже подходили к стрельбищу. Вот и шлагбаум. Михаил Львович прибавил шагу, увидев, что навстречу спешит солдат с повязкой на рукаве.

— Чует сердце — опять был разнос, — проговорил Дынин. — Подполковник Остапенко, видимо, дал волю чувствам. Это у него почти система — рубить с плеча. Лейтенанту Демину за восемь месяцев службы объявил шесть взысканий, лейтенанту Тревину — пять. Наверное, и сейчас кое-кому досталось…

И точно. Лейтенант Демин, пунцовый, взвинченный, явно подражая кому-то, на чем свет стоит отчитывал сержанта Крапцова.

— Ну вот… — вздохнул Дынин.

— Товарищ майор, наводим порядок на вверенной территории, — доложил лейтенант. — Подполковник Остапенко объявил мне выговор.

Взыскание, как уточнил Демин, он получил за то, что задержался с выполнением некоторых работ. А задержался из-за срочности одного из полученных утром заданий.

— Жаль, что я не смогу вас дальше проводить, — сказал Смирнову Михаил Львович. — Сержант Крапцов покажет вам, где что находится.

Офицеры попрощались. Оглянувшись, Смирнов увидел, что Дынин шагает к стоящему в тени дерева уазику подполковника Остапенко.

Вскоре состоялось заседание парткома, на котором заслушивался отчет коммуниста Остапенко о выполнении требований Устава КПСС, о его работе с молодыми партийцами. Лаконично и четко Остапенко доложил о проблемах штаба, выдал каждому из подчиненных краткую, но вместе с тем законченную характеристику.

Поднялся секретарь парткома:

— Товарищ Остапенко, здесь вы главным образом говорили о недостатках молодых офицеров. Но ведь суть вашего отчета, как и сама суть дела, видится в другом — насколько конкретна и действенна ваша помощь молодым офицерам-коммунистам в их партийном и боевом становлении? Как вы лично их учите? Почему у того или иного товарища не все ладится в службе? Кому и в чем вы лично помогли? С кем и когда беседовали по душам?

Остапенко снова поднялся:

— У каждого молодого офицера в кармане диплом об окончании высшего военного училища. Я не требую от них знаний сверх училищной программы и приобретенного за год, за два года службы опыта. Почти у каждого партийный билет — я, как коммунист-руководитель, не требую ничего лишнего сверх Устава КПСС. Помощь им в становлении, обучение — это функции их непосредственных командиров и начальников. У меня, как у начальника штаба, свой и довольно-таки объемный круг обязанностей. За состояние дисциплины спрашивают в первую очередь с командира части и с меня. Ну а беседы по душам… — Остапенко нашел взглядом Дынина, — мне просто некогда с подчиненными чаи распивать.

Представитель политуправления округа Смирнов присутствовал на заседании парткома, и ему странно было слышать такое от офицера с большим служебным стажем, коммуниста. Аркадий Васильевич считал, что офицер-воспитатель — это единое и неразрывное, проходящее красной нитью через все его армейские и партийные обязанности, продиктованное самой жизнью. А здесь, в отчете Остапенко, все распадалось, раздробилось: кто-то должен только воспитывать, кто-то учить, а кто-то отвечать…

Смирнов попросил слово и откровенно сказал Остапенко об ошибочности его суждений, занятой им позиции.

— Рационализм, Дмитрий Львович, притупляет чувство партийности, — говорил Смирнов. — А при этом непременно снижается спрос к себе, тускнеет ориентир самого верного отношения и к своему положению, и к молодому лейтенанту, и к старому другу…

Остапенко слушал всех вроде бы внимательно, а рука его чертила на бумаге какие-то замысловатые геометрические фигуры. В конце заседания в ответ на критику он попытался отмести замечания товарищей. В главных суждениях продолжал упорно стоять на своем. Затем, словно делая какую-то уступку, пообещал быть внимательнее к нуждам и запросам молодых офицеров…

После этого Остапенко вроде изменился. Стал заметно вежлив с сослуживцами, с некоторыми здоровался за руку, даже терпеливо выслушивал мнения младших по званию. Но видно было, что все это давалось ему с трудом.

Дынин чувствовал, что Дмитрий Львович вот-вот сорвется. И точно. Когда дежуривший по штабу старший лейтенант Шуменков не представился ему утром,