Мысли позволяли отвлечься от своего плачевного положения пленника. Ичивари добрел до конца коридора, почти не помня о ядре и цепи, благо, нескладный бледный слуга исправно тащил тяжесть следом и монотонно шептал молитвы. Комната для мытья оказалась крошечной, а вода - соленой, морской. Ичивари с наслаждением погрузил лицо и руки, пытаясь в первый раз коснуться асхи, ощутить хоть самый малый отклик. А потом стал просто смывать грязь и кровь...

В свою каюту он шел куда бодрее, чистота тела всегда дарует радость. За спиной вздыхал и шелестел слуга. Судя по срывающемуся голосу, посла махигов он боялся панически. Оно и понятно. Сам-то хилый, неловкий, развит хуже, чем Гух, шея тонкая, двумя пальцами можно передавить. А толкни такого посильнее плечом - ребро треснет, и хорошо, если одно. Даже жаль его, несет ядро и обливается потом. У двери своей каюты Ичивари остановился и оглянулся на слугу.

- Тяжелое?

Тот испуганно кивнул и отодвинулся на полную длину цепи. Ичивари медленно и плавно протянул руку, намотал на кисть цепь и взвесил ядро. Его позабавила безоружность слуги. Оптио, человек неглупый, решил не искушать пленника видом и простотой получения ножа или пистоля.

- Ты не переживай, я завтра сам стану таскать ядро. Надо же руки упражнять. И еще запомни: утром как придешь будить, в плечо не толкай. Я могу ударить спросонья. Постучи по стенке, вот так. Спокойной ночи... кажется, так у вас говорят.

Слуга затравленно отодвинулся еще дальше, глядя, как махиг минует порог, сутуля плечи и пригибая голову.

Утром он постучал точно так, как было велено и снова провожал до каюты оптио, где ожидал Алонзо - и целый день нудных сложных разговоров.

А за тонкой обшивкой бортов шевелилось и дышало море. Чистая, почти единовластная вдали от берегов, стихия асхи раскрывалась во всей своей полноте. Ичивари говорил об арихе короткими рваными фразами, нехотя и через силу, то и дело поглядывая в высокое узкое оконце, вслушиваясь в плеск волн. Ночью он первый раз ощутил асхи и был, стыдно признаться в подобном даже себе, потрясен и несколько напуган. Прежде он полагал асхи малой силой, помощником прочих. Многие махиги наивно считали асхи самым неярким из ликов единого неявленного. Но, рухнув в сон, Ичивари проваливался всё глубже в бездну, в холодное и чуждое, в непостижимо огромное, могучее и первозданное. В то, что сохраняет покой даже в самую страшную бурю, способную лишь уложить морщинку на чело поверхности, не более... Асхи отозвался, как и просила Шеула, согревшая в ладонях перышко. Казалось бы, все хорошо, движение к свободе уже начато и это не может не радовать... Но лишь теперь Ичивари ощущал, как душа его далека от пути асхи и как трудно, а может статься и непосильно, окажется настоящее осознанное сближение.

Сын вождя снова сидел в каюте Алонзо, говорил, кивал, пил чай - незнакомый напиток бледных иного берега. И смотрел на усталого старика, и пробовал у него учиться. В закрытости оптио было немало угодного и близкого асхи. Все мысли его, высказанные вслух и допущенные на лицо - лишь рябь поверхности. А что глубже? Темная и холодная тайна, никогда не прорывающаяся на свет и не знакомая до истиного дня даже самому Алонзо. Весь день оптио слушал и впитывал. И еще день, и еще. Раздражение копилось в нем медленно, даже оттенок глаз едва заметно менялся. Неуловимо. Только к исходу пятого дня зашумели волны большого гнева.

- Ты не соблюдаешь данного слова, - сухо отметил оптио, аккуратно укладывая лист бумаги. Так бережно, что стал очевиден гнев его, скрытый и иной, чем вспышки бешенства самого Ичивари. - Я огорчен. Я обманут и желаю наказать тебя.

- Я тоже обманут, - отозвался сын вождя. - Мне было обещано: я увижу море.

- За ложь не награждают.

- Я не сказал ни слова лжи.

- Ты не сообщил ничего полезного. Я устал выслушивать домыслы и пересказы подвигов твоего великого деда. Двух великих дедов! - в голосе оптио звякнула сталь. - Переходи к делу, пока я не занялся тобой всерьез. Я не могу даже занести на бумагу столь явную ересь, восхваляющую гонителя сэнны.

- Так он выжил, ваш ментор?

- Здесь я задаю вопросы. Где хранится подарок мавиви, наделяющий наставника силой?

- Это упрощение, он не наделяет, а лишь...

- Знаешь, что происходит с такими умниками в покоях боли? - тихо и зло молвил оптио. - Там вас быстро приучают отвечать точно и находить счастье в своей еще не иссякшей полезности. Потому что на бесполезных отрабатывают навыки новички... Им дают выжить и снова повторяют уроки.

- Не злись, я просто уточняю, ты ведь не разобрался ничуть в наших верованиях, сколько я ни стараюсь их разъяснить. Пиши: посол полагает, что подарок хранится до сих пор в главной пещере обрядов, в горах. Мы зовем то место Пастью Жара. Я полагаю, хоть и нет в том уверенности, что подарок имеет вид красного камня, бусины. Я видел как раз такой камень, когда посещал наставника. Алонзо, а ты веруешь в Дарующего? Всеми душами, сколько их у тебя есть? А вот еще вопрос: сколько душ у бледного?

Оптио тяжело вздохнул, продолжая писать ровным почерком, не изменившим наклона и не утратившим ни единого элемента в угоду поспешности или злобе. Поставил точку, отложил лист. Прикрыл глаза и помолчал. Рука смяла перо.

- Я начинаю сомневаться в пользе сведений о наставнике, слишком охотно ты все рассказываешь. Но сведения мне кажутся достоверными, они точно и удобно дополняют уже известное мне... душа бледного есть стержень, отягощенный весами деяний его. И пока чаши пребывают в равновесии, жива надежда войти в сияние благого посмертия, а не в пасть темного пламени мук вечных... Как можно не верить в истину и как можно не убояться пламени бездны?

- Вот! Тут и есть главное различие вашей веры и закона зеленого мира. Мы полагаем всякого младенца безгрешным, и душу его - от рождения исполняющей предназначение. И лишь отказ от себя есть отказ от мира... - Ичивари отвернулся от окна, увлекаясь разговором. - Алонзо, ты ведь не трус. Какой смысл в вере, вынуждающей к страху? Зачем каждому внушать ужас перед этим... бездонным свихнувшимся арихом? Мы знаем о его безумии и знаем о пользе. Так правильнее. Мы сохраняем правду в себе и тем излечиваем большое висари, удерживаем от разрушения.

- Прекрати богохульствовать! - Алонзо опасливо покосился на дверь. - Или хотя бы делай это шепотом, на наречии леса, о непутевое чадо... Любая вера не идеальна, но наша честнее вашей. Нет в мире безгрешных. Мы даем людям право на ошибки, на прощение и искупление. Мы даем им простой выбор и покой души. Возможность поделиться бедами и обрести утешение. Гратио Джанори, пусть он и еретик, по-своему верует в Дарующего. Я через Гуха подсунул ему составленные мною по памяти малые Скрижали и надеюсь на обращение... в будущем.

- Лучше б ты ему принес зимой мяса или дров! - возмутился Ичивари. - И не смотри на меня так, я тоже дрянь и тоже не принес. Меня уже так крепко припекло жаром ариха, что я себя едва помнил... временами. Слушай, отпусти ты меня на море поглядеть, ну ведь обещал!