Снова вспомнились синие глаза младшей Шеулы, наполненные страданием. При первой встрече с мавиви он причинял боль и становился в душе подобен уродливым, худших людям моря. Он извинился и получил прощение, но лишь теперь знает по-настоящему, что мог натворить. Понимать ошибки удается куда глубже, если своей кожей ощущаешь неволю, на себе испытываешь чувство вынужденной покорности, мучение неизбежного признания чужой власти и своего бессилия. Оскверняющее ощущение. Унизительное. Оно лишает мир цвета, отделяет от него незримой стеной...

- Привыкнешь, - буркнул оптио едва ли не сочувственно, к тому же на сей раз он использовал наречие махигов. - Люди такие... ко всему притерпеться могут. Похлеще крыс. В городах живет немало крыс, Ичивари. Они питаются всем, до чего доберутся... А люди питаются даже крысами.

- Ты долго жил на нашем берегу, - догадался махиг, всматриваясь в тусклые старческие глаза, таящие тоску.

- Слишком долго, - сухо ответил оптио по-тагоррийски. И повысил голос. - Вставай. Тебе не так уж плохо, сам дойдешь. Чада криворукие, кто уронил ключи? Ясно... Наказание тебе будет такое: бери сие ядро, неси с молитвой и смирением за послом. Привыкай, до самого порта в том удел твой... Обед готов? Тогда мы проследуем в мою каюту.

Оттолкнуться от пола и сесть оказалось трудно, встать на подкашивающиеся ноги почти невозможно. Ичивари сознавал, что делает это на одном упрямстве, не желая быть слабым и позволять себя тащить, как связанную дичь на палке... Он сделал первый шаг, затем второй, цепляясь за стены и доски лежаков. До каюты оптио ноги пришлось переставить семьдесят шесть раз. В том числе протащиться почти ползком по восемнадцати ступеням узкой крутой лестницы, поднимаясь на палубу выше. На стул Ичивари рухнул в полной темноте, подозрительно похожей на потерю сознания. В ушах гудела кровь, выла голосом большого ветра в древесных кронах. Едва удалось разобрать тяжелый звук опущенного на пол ядра и шелест цепи. Когда зрение вернулось, в комнате уже не было никого, кроме оптио. Тот сидел за широким столом напротив и невозмутимо пилил хилым ножичком кусок мяса на странной плоской тарелке. Точно такой же кусок и такую же тарелку Ичивари обнаружил перед собой. Заинтересованно принюхался, поймал неловкими слабыми пальцами нож и вилку, припомнил казавшиеся нелепыми наставления деда и отца: учись есть по обычаю бледных, мало ли, в каком окажешься обществе.

- Сегодня мы поговорим о наставнике, - мягким, почти вкрадчивым тоном, сообщил Алонзо. - Как он выбирал учеников? И почему он не принял тебя, хотя ты был отправлен к нему и сам вождь нехотя, но изъявил согласие на обряд. Даргуш пытался отменить это решение, чем насторожил меня и вынудил начать действовать раньше срока. Потом я получил сведения о магиорах, идущих с юга, и забеспокоился всерьез. Итак, начнем с главного: тебе известно, как обрел свой дар Арихад и может ли кто-либо еще повторить его путь?

Ичивари старательно допилил волокна мяса, визжа по тарелке лезвием чудовищно тупого ножа. Шевельнул бровью, отправив пищу в рот и усердно её пережевывая. Желудок возрадовался, заурчал, уговаривая головную боль отступить. Вопрос оптио еще три дня назад был бы очень опасным, не допускающим ответа. Знал бы Алонзо, как много он упустил - пожалуй, отдал бы приказ развернуть корабль. Сын вождя проглотил мясо и зажмурился от удовольствия, заодно пряча радость. Он все делает правильно. О мавиви оптио не следует знать. Мало ли, кто еще из союзников людей моря остался на родном берегу, сколько таких - ведь их не обнаружит сразу даже мудрый дед Магур!

- В начале времен мир был пуст, висари его называлось совсем просто... - напевно начал Ичивари.

- Сей примитивный бред я сам же и записывал, - поморщился Алонзо. - Арих суть огонь. Знаю. Асхи - вода, асари - ветер, амат - земля... Обычное обожествление природы, повторяемое во всех дикарских племенных еретических культах. Ничего нового, на южном материке духа асари, то есть бога ветров, именуют Хаби-хар... Вот только этот их хабихар не отзывается на вопли шаманов.

- Мы не обожествляем природу и не считаем ариха огнем, мы полагаем силу творения единой, имеющей многие лики-проявления. Арих есть обновление, но не последовательное и мягкое, а иное, отрицающее прошлое с его ошибками, расчищающее место новому...

- Ичи, я не философ, - в голосе оптио проскользнуло раздражение. - Я хочу получать внятные ответы. 'Не знаю' лучше и короче, чем попытка напустить туман и истратить время.

- Я полагал, нам плыть полгода, - честно признался Ичивари. - Столько я не наплету даже про ариха, которому посвящен с детства. Но и торопиться не вижу смысла. Нельзя просто ответить на сложный вопрос. Я ведь не вполне дикарь, лито Алонзо. Я знаю грамоту и могу объясниться на трех языках вашего берега. Я читал труды по...

- Не более трех месяцев, мы знаем курс, и ветер в этот сезон удобен. Хорошо, вернемся к ариху, - поморщился оптио. Оттолкнул тарелку с едва початой порцией пищи и придвинул листки и чернильницу. - Обновление... От кораблей после удара огненного шара оставалось так мало, что на мой взгляд это не похоже на обновление. Я видел третью войну с вашего берега. Едва досчитав до двадцати, я наблюдал на месте прекрасной каравеллы сухой пепел, дрейфующий в потоке ветра.

- Ограничения связывают силы и создают для них висари, упрощенно именуемое равновесием. Допустимое соотношение, - Ичивари взялся пилить мясо опять, косясь на порцию оптио. И прикидывая, как долго можно забалтывать Алонзо тем, что дед изложил за два часа. - Возьмем для примера лесной пожар...

Лесного пожара хватило до самых сумерек. Алонзо устал писать и сердито утопил острие пера в чернилах, помассировал запястья. Надо признать, слушал охотно и даже, пожалуй, с растущим интересом. Прожив на берегу зеленого мира тридцать лет - он сам в середине беседы проговорился относительно срока - оптио так и не усвоил того, что махиги не видят зла в пожарах. Что без огня лес не обновляется, и пламя принимают, как часть неизбежного, пока оно не становится необузданно диким - безумным, свободным от ограничений и нарушающим висари.

- Иди, я буду думать, - разрешил, наконец, оптио. - Твоя каюта невелика, сперва пройдешь до конца коридора, я приказал наполнить бочку, тебе следует вымыться. Завтра мы все же доберемся до обсуждения дара наставника. Иначе ты останешься голодным. Пища - неплохой способ улучшения памяти.

Ичивари, с трудом дожевавший третий кусок мяса, доставленный по приказу оптио, сыто кивнул. Есть много тем, вполне годных и даже удобных для обсуждения. Тот же наставник: его дар необратимо утрачен, сам он мертв, появление новых ранвари исключается. Можно говорить о бездушном ничтожестве подробно и ничего не скрывая. О том, что, скорее всего - так полагает дед Магур - Арихад получил некий подарок от своей мавиви. Он был не лучшим ранва и с трудом контролировал себя, неполно и слабо воспринимал ариха. Обладающая единой душой просто обязана была отринуть такого ранва и призвать иного... Но война не оставила времени разобраться и тем более выбрать, Арихад и так был вторым и запасным, а главный, первый ранва, погиб. Бледные наступали, их пушки причиняли страшный урон. Не нашлось возможности избрать иного воина, подготовить к обретению. Ведь далеко не каждый махиг, даже обученный с детства, как все шесть учеников Магура и сам Ичивари, - не каждый сразу ощущает силу и принимает её, как часть себя, как свое продолжение и связь с миром неявленного, как право и возможность влиять на явленный мир. Мавиви нарушила закон и дала слабому ранва знак ариха. И, когда она погибла, знак помог ничтожеству сохранить влияние и связь с неявленным вопреки гнилости корней души. Так возник наставник - обладатель дара, украденного у мира. Тот, кто способен призвать лишь безумный огонь, самую страшную и чудовищную форму ариха... Как долго можно рассказывать эту историю, расцвечивая её суевериями и легендами, домыслами и отступлениями? Дней десять. Потом следует упереться и не говорить о какой-то детали, важной. Например, об отце Арихада, происходящем из народа севера, действительно дикого и не признающего зеленый мир в понимании махигов, практикующего примитивный шаманизм. Сделать вид, что тут и лежит разгадка обретения дара. Остаться без пищи дней на пять, он сын вождя и не может все время быть покладистым, это очевидно... Как и иное. Алонзо понятия не имеет о практике голодания, обычной для уходящих на большую охоту. Пять-семь дней одиночества позволят поразмышлять, послушать море. Дед несколько раз повторял: когда тело слабеет, дух приближается к неявленному.