Во всяком случае, так он сказал, но добавил, что в последнее время на взводе. Кэллам знал, что Рори хочет расстаться. Он думал, что она считает его скучным, слишком правильным и крайне предсказуемым.

И не ошибался.

Рори действительно считала его скучным. И всегда сравнивала с Мэлом. Что действовало мне на нервы, потому что да, Мэл был классным, красивым, умелым в постели, но все кончено и пора жить дальше.

Вернувшись несколько лет назад из Ирландии, Рори показала его фотографии. У меня возникла великолепная идея, как помочь ей забыть его. Я посоветовала вспомнить недостатки Мэла и написать их на оборотной стороне фотографий, чтобы каждый раз она вспоминала их, если в голову приходила идея вскочить на самолет и умолять быть с ней (что случалось чаще, чем позволяла логика).

Но все, что нам удалось придумать: он бабник и слишком старался (и преуспел) в постели. Бесполезно. Мэл идеален. Кроме того факта, что он все-таки ее отпустил.

Ладно, вернемся ко мне и Кэлламу. Тем вечером одна бутылка шампанского дополнилась еще двумя.

– Я не знаю. У меня тоже есть демоны, понимаешь? – говорил он. – Я не белый и пушистый, каким она меня считает. Я могу быть ужасным человеком, Саммер.

– Я тебе не верю, – ответила я.

– Я эгоист, – парировал он.

– Мы все эгоисты.

– А я самый большой эгоист.

Это последнее, что он сказал мне перед тем, как я почувствовала на губах его рот.

Мы переспали.

Он ей изменил.

Я изменила ей.

Это был короткий, быстрый, четырехминутный секс. Такой антикульминационный во всех смыслах этого слова. Я до сих пор считаю, что это худшее решение в моей жизни. И я даже близко не была к оргазму. Я не получила удовольствие, но Кэллам всегда был блажью: породистый, одаренный, с большим членом. Не говоря уже о том, что парень в костюме – это восьмое чудо света. Я поддалась минутной слабости.

– Видишь? – сказал он, в спешке обуваясь. – Я же тебе говорил. Эгоист.

В ответ я промолчала.

– Но я считал, что она окажется другой, понимаешь? Думал, она избавит меня от этой модели поведения. Не знаю. Может, у меня зависимость от секса.

Я перестала отвечать, потому что жалости к нему не испытывала. У меня хватало своих проблем, своих заморочек.

Я не знала, что Рори вернется домой, плюхнется рядом со мной на диван, заметит на столе розы и сашими, учует оставленный им аромат мужского одеколона и скажет: «Ты права. Я такая глупая. Мне просто пора забыть Мэла и попробовать с Кэлламом».

Вот что она сказала, а я, даже после того как приняла душ, еще чувствовала на своей пижаме запах резины от презерватива ее парня. Кэллам и сам ненамного лучше справлялся с чувством вины. За полчаса до этого я видела из окна, как он, чуть ли не плача, втискивается на заднее сиденье такси.

– Думаю, ты права, – ответила я Рори, а сама думала: «Пожалуйста, не надо».

Так что теперь вы понимаете, почему на мои плечи свалилась такая ноша.

Я никогда не думала, что все так получится. И даже несмотря на то, что меня тошнит всякий раз, когда мы втроем оказываемся в одной комнате (что случается редко), я просто не могу стать той, кто подтолкнет ее к разрыву с Кэлламом.

Моя совесть не выдержит краха их отношений, какова бы ни была причина. Но по секрету: если вы спросите мое мнение в закрытой комнате с мягкими и звуконепроницаемыми стенами, то я бы ответила, что моя лучшая подруга, которую я люблю до смерти, – паршивка.

Ей просто нужно выбрать парня и избавить всех от этих страданий.

Я мечтаю, чтобы у меня был парень с салфеткой и пухлыми губами, готовый порвать мир на кусочки, чтобы быть со мной.

И мечтаю, чтобы у меня был богатый, эгоистичный, но неотразимый парень, готовый на все, чтобы помешать парню с салфеткой.

Глава пятнадцатая

Наши дни

Мэл

Стоит упомянуть, как я дошел до жизни такой, что пишу песни ради заработка, хотя на первых порах воспринимал предложения о покупке моих песен в качестве некоего состязания.

Ответ на этот вопрос, как и на многие другие, один: Рори.

После ее отъезда я трудился, превозмогая боль. Писал песни о любви, о ненависти, о равнодушии. Об одиночестве и алкоголе и темных закоулках своей души, от которых по телу частенько пробегал неприятный холодок враждебности.

Из сотен песен получились тысячи, а тысячи песен стали каким-то образом сильнее меня самого. Как монстр, что еженощно поджидал в шкафу. Каждая песня превратилась в демона, а демон алчно желал моей крови.

Я изливал душу на бумагу, пока не заканчивались слова. И все же продать их не мог. Не мог, потому что не хотел менять образ жизни. Не хотел становиться важным, известным и богатым (я на это не рассчитывал, но рисковать тоже не собирался). Я не хотел якшаться с Эштоном Ричардсом и ему подобными. Хотел петь на улицах до самой смерти, возвращаться в свой тесный домик и жить, не гоняясь за вдохновением. Хотел, чтобы сама жизнь меня вдохновляла. Чтобы мое искусство не произрастало из нужды прикупить дом побольше, машину подороже или отложить деньги в банк. Я пел, потому что хотел. Такую роскошь не каждый артист мог себе позволить. Сыграло на руку и то, что я никогда не был меркантильным человеком.

Но потом произошло несчастье.

Кэтлин умерла. Но до ее смерти была целая череда операций, ради которых из Швейцарии и Америки пришлось пригласить специалистов. Стали накапливаться медицинские счета. Моей маме и Элейн, матери Кэтлин, понадобилось новое жилье. До хрена всего надо было купить, оплатить. Стало казаться, будто мир загоняет меня в угол, из которого выбраться не получится.

Поэтому я продался.

Я снял оковы со своих демонов и продал их другим под видом домашних зверушек. На этих демонов нацепили поводки, добавили им веселые мотивы и выпустили в народ в качестве хитов.

Я продался, предаваясь мечтам, что Рори услышит, поймет, увидит связь и найдет меня.

Эдакая глупая ребяческая надежда. В вымышленном пропащем персонаже она бы восхищала, но в себе я ее презирал. Впрочем, велика ли вероятность, что Рори не разгадает недвусмысленные слова?

«…летний дождь на Друри-стрит. Я дурак, раз решил, что