что первой и главной ошибкой было посылать войска южнее Аму-Дарьи. «Либеральная» пресса придерживалась того же мнения, и в апреле 1989 года у меня брали интервью такие советские журналисты, которые, как оказалось, недовольны афганской войной в той же степени, что и я. Они представляли московский еженедельный журнал «Новое время», близко связанный с КГБ, который много лет печатался на разных языках, чтобы распространять советскую пропаганду в странах «третьего мира». Политика журнала стала либеральной, и, хотя многие люди из КГБ в нем остались, теперь он энергично выступал за новое общество, основанное на правах человека и власти закона. Это был один из многих парадоксов, характерных для последних дней советской системы.

21 апреля в этом журнале на четырех страницах была напечатана статья о моих афганских делах, но без тех грубостей, которые до этого позволяли себе ТАСС и «Известия». Меня спросили, использовал ли я Игоря и Олега в пропагандистских целях, и я ответил: «Я был против афганской войны, они тоже были против нее. Если хотите, можете расценивать это как пропаганду». И ответ тоже был напечатан.

Однако для меня важнее было то, что в «Новом времени» знали, где живут ребята: Игорь в своей станице в Краснодарском крае, Олег — в украинской глубинке. Журналисты позвонили по номеру одного-единственного телефона, который был в каждой деревне, и через несколько дней смогли подтвердить, что у ребят все в по рядке. Я попросил их передать Игорю, что у меня сохранились его гитара и плейер. Ответ Игоря мне сообщили после того, как я вернулся в Лондон, чтобы в третий раз сразиться на выборах за мандат в Европейский парламент. Он передал, что был бы рад встретиться со мной, а также будет рад получить назад свою гитару.

Журнал «Новое время» взялся организовать нашу встречу. Оказалось, что Игорь переехал из Краснодарского края в Вологодскую область. В итоге мы договорились встретиться в Ленинграде, и 22 июня, через четыре дня после моего очередного избрания в Европейский парламент, мы с сыном Джеймсом вылетели в Москву. Следующую ночь мы провели в «Красной стреле». В российских поездах спальные купе не делятся на мужские и женские, и наутро журналистка из «Нового времени» жаловалась на мой храп.

У меня не было оснований питать к Игорю чувство привязанности. Он доставил нам всем много неприятностей. Но когда мы встретились летним утром в Ленинграде, я обнял его тепло и искренне. Прошло ровно пять лет с тех пор, как он прилетел в Лондон, и я был просто рад увидеть его живым.

Он хорошо выглядел, но был почти без зубов. Он был с молодой женщиной и маленьким ребенком. Естественно я назвал ее Галиной, но выяснилось, что он уехал из станицы Гулкевичи от своей любимой, которая заманила его домой в 1984 году. Теперь у него была новая семья. Он жил с ними в Вологодской области, а Галину с Леночкой и грудным младенцем оставил под Краснодаром.

Тут-то он ответил на вопрос, так долго не дававший нам покоя. Как с ним и Олегом поступили после их возвращения в СССР в 1984 году? «КГБ обращался с нами вполне прилично, по его меркам, — сказал он. — Нас встретили в московском аэропорту 11 ноября, усадили в микроавтобус и отвезли прямиком в Алешкинские бараки. Там нас продержали три недели в одной камере, пока шли допросы. Никто не сказал моим родителям, что я уже дома. Но они уже знали. Они слышали об этом по Би-би-си. Потом мы должны были подробно описать наше пребывание в Пакистане и в Англии. Я так и сделал, написал всю правду и не рассказал только про бар в Ричмонде и о проблемах с алкоголем. Потом 1 декабря у нас взял интервью человек из «Известий» в присутствии людей КГБ. Корреспондент изложил все так, как они от него ожидали, описав наше спасение от британских агентов, которые не пощадили бы нас, если бы поймали. Это был вздор. Ничего подобного я не говорил. Однако это означало, что официально мы были героями, сбежавшими от врагов. Можно сказать, КГБ спас нас от самого себя своей ложью».

Свое разгульное поведение в Лондоне Игорь с едва ощутимым намеком на извинение объяснил тем, что провел больше года в афганском плену, в темной яме, где жизнь облегчали только ежедневные инъекции опиума. Потом, в лондонской клинике, он частенько поглядывал вниз из окна четвертого этажа. «Через дорогу был паб, и я видел молодых англичан, которые стояли на мостовой с кружками в руках и наслаждались жизнью. Мне страшно хотелось быть с ними. Позже, когда мы жили в семье, нам не хотелось ни учить английский, ни работать. Мы просыпались и говорили: "Чем займемся сегодня? Куда бы пойти поразвлечься?"»

Он сказал, что они отправились в советское посольство только для того, чтобы выяснить, кем их будут считать, если они когда-нибудь надумают вернуться домой. Вот почему они оставили свои вещи. Но когда они переступили порог посольства, их не выпустили обратно. «Мы просидели там три дня, читали газеты и смотрели советское телевидение. Нам говорили, что если мы выйдем из посольства, нас убьют британские спецслужбы. Я был расстроен, потому что хотел попрощаться и забрать свой плейер».

Решение КГБ отпустить их, сказал Игорь, было принято еще и потому, что они не сообщили ничего существенного британской разведке и что советская политика в Афганистане уже переоценивалась. Таким образом, 5 декабря 1984 года их отправили на самолете в Ташкент для демобилизации, завершившейся 26 декабря, и днем или двумя позже, меньше чем через два месяца после отъезда из Лондона, оба были дома.

В июне 1989 года, когда мы увиделись, Игорь работал водителем бульдозера на известняковом карьере, зарабатывая 300 рублей в месяц, что было выше среднего уровня. «Здесь красиво: озера, леса — но очень скучно. Водки выдают по две бутылки на человека в месяц, не больше; взамен можно взять четыре бутылки вина. Но вино никто не пьет».

В те ленинградские «белые ночи» мне было трудно поверить, что гласность продвинулась так далеко и что Игорь может так откровенно описать мне странный конец своей удивительной истории. Мы нисколько не злились друг на друга за то, что произошло в ноябре 1984 года. Он даже написал письмо профессору Муджадиди, лидеру группировки, державшей его в плену в Афганистане, в котором выразил благодарность за «исламское великодушие» и за то, что ему сохранили жизнь. Я вполне понимал, что в 1984 году у него не было