И все же он осознал, что может жить только там, где родился. Он помнил Галину и фото маленькой Леночки, завернутой в розовое одеяло. И вот однажды им повезло. «Опекуны» из британских спецслужб на минуту отлучились. И тогда Игорь и Олег улизнули в советское посольство, зная, что не могут рассчитывать на пощаду со стороны англичан, если их побег будет обнаружен. Они позвонили в дверь и оказались в теплых объятиях сотрудников советского посольства.

Это была ложь, но она заставила нас вздохнуть с облегчением. КГБ было угодно представить ребят умными советскими патриотами, перехитрившими лорда Бетелла и его сообщников и разоблачившими нашу подлую натуру. Меня это успокоило. Мы надеялись, что если это официальная версия, то властям будет неудобно устраивать над Игорем и Олегом публичный процесс. Ребята не могут быть героями и предателями одновременно. Мысль о том, что, возможно, такое снисхождение к ребятам было в интересах Кремля, подняла нам настроение в трудное время.

Это означало, что мы должны молча глотать оскорбления со стороны Кремля. Начав защищаться и доказывать, что ребята критиковали советскую политику сами, без всякого давления, мы могли создать для них новые проблемы. Через некоторое время ТАСС передал сообщение о «горьких» воспоминаниях Игоря о таком человеке, как лорд Бетелл, продавшемся западным спецслужбам и афганским бандитам. И раз ТАСС желал верить в это или распространять подобную информацию, я был рад тому, что он это делает, лишь бы власти не трогали Игоря и Олега.

Корреспондент приводил слова Игоря о том, что его тепло встретили дома. Семья и друзья встречали его в родном городе на автобусной остановке поцелуями и слезами. ТАСС разоблачал как откровенный вымысел представление о том, что советских военнопленных, вернувшихся из Афганистана, дома ожидал суд и наказание. Мы надеялись, что ТАСС говорит правду.

И вдруг эти надежды перечеркнуло сообщение французского еженедельника «Пойнт» о расстреле Игоря. Это жуткое известие мне передали по телефону сотрудники газеты «Дейли мейл». Я был в шоке. Официального подтверждения с советской стороны не было, но мы знали, что у еженедельника хорошие связи с французской разведкой, и «Дейли мейл» ему доверяла. На следующий день (13 августа 1985 года) она тоже опубликовала эту информацию под заголовком «Смерть советского дезертира».

Через две недели надежда на то, что Игорь жив, вернулась. ТАСС опроверг «Дейли мейл» и сообщил, что оба парня невредимы, и дела у них идут хорошо, несмотря на все суровые испытания и изощренное промывание мозгов английскими спецслужбами, использовавшими методы, которые нельзя назвать гуманными. Мы не знали чему верить. А выяснить правду было невозможно. Телефонная связь с Россией работала плохо. Почта, отправляемая туда и оттуда, как правило, конфисковывалась. А передвижения приезжих с Запада были строго ограничены.

На самом деле Игорь был жив и здоров и жил с Галиной и со своей семьей в Гулкевичах, станице под Краснодаром. И вряд ли это могло быть случайностью, когда 26 августа, через две недели после публикации в «Дейли мейл», он написал письмо людям, помогавшим ему в Актоне. «Спасибо за все, что вы для нас сделали. Ведь это вы рассказали нам, как найти посольство. И с того дня мы больше не виделись! У нас все хорошо. Мы с Олегом переписываемся. С ним тоже все в порядке… И все, чем нас пугали: что нас расстреляют или посадят в тюрьму, оказалось неправдой. Мы приехали в Москву, а потом поехали домой. Можете представить, какая это была встреча, что я почувствовал, увидев дочку. Я не думал, что она признает меня, но она сразу же протянула ко мне ручки…»

Письмо шло до Лондона месяц, но семья из Актона почему-то не показала его ни властям, ни нам, и полгода мы не знали о том, что Игорь жив. Позже, в марте 1986 года, мне рассказали, что через эту семью он также посылал письмо и друзьям в Лондоне. Характерно, что больше всего он беспокоился за ценные вещи, оставленные в Актоне. Он просил прислать ему его джинсы и плейер с запасными кассетами и батарейками. Он сообщил, что Галина ждет второго ребенка, и в следующем письме попросил прислать ему презервативов и противозачаточных таблеток. Он не спрашивал про гитару, вероятно понимая, что ее нелегко будет упаковать и послать по почте.

Итак, 2 марта 1986 года «Мейл он санди» получила возможность сообщить радостную весть о том, что Игорь жив и пишет письма. Я не сомневался в их подлинности. И дело было не только в почерке и не в том, что автор писем много знал о пребывании Игоря в Лондоне и о его здешних друзьях. Эту информацию из Игоря легко могли выудить и использовать в интересах Кремля. Главным доказательством для меня был стиль этих писем, их беспечность и безответственность. И в этом, без сомнения, был весь Игорь, ставший кошмаром, равно как и объектом восхищения, для многих британцев, которые ему помогали. Он по-прежнему думал о мелочах, которые могли украсить его жизнь, а не о том бурном волнении, которое он поднял в советско-британских отношениях.

Казалось, до него все еще не дошло, какие хлопоты и неприятности он принес многим людям как в Великобритании, начиная с премьер-министра, так и в Пакистане, да и моджахедам, сохранившим ему жизнь, не говоря уже о его семье и других соотечественниках. Казалось, ему не приходило в голову, насколько ему повезло и как близок он был к саморазрушению.

Хотя Игорь и Олег отошли в моих размышлениях на второй план, я знал, что все равно несу за них ответственность и должен продолжать попытки их разыскать. Даже после декабря 1986 года, когда из ссылки вернулся Сахаров, а советская система стала более либеральной, у нее хватило бы злобы и жестокости, чтобы принять решение о расправе над двумя парнями, если бы власти пришли к выводу, что на Западе о них уже забыли.

Поэтому, как только в 1986 году мне вновь открыли въезд в Москву, я стал наводить справки о ребятах, но безуспешно. В Афганистане все еще продолжалась война, считавшаяся патриотической. Никому из советских граждан не позволялось подвергать это сомнению, и распространитель «антисоветской пропаганды» ни у кого не вызывал симпатий. Я повторил попытку в 1987 году, но тоже безрезультатно.

В 1988 году президент Горбачев принял политическое решение вывести советские войска из Афганистана и по-иному оценить советское вмешательство. Войска были выведены в феврале 1989 года, и, хотя политическая и материально-техническая поддержка коммунистического режима в Кабуле не прекратилась, Эдуард Шеварднадзе признал,