ветру в мокром обмундировании весьма непро-стая задача. К тому же кто знает, что наделал ночной ураган, который сейчас перешел в пургу. Но даже не это было самым большим препятствием, а то, что при таком снегопаде невоз-можно хоть как-то сориентироваться, в каком направлении идти: вокруг была сплошная белая пелена. Страшно было не столько, заблудившись, замерзнуть, а страшно было попасть к духам в плен после инцидента с пастухами, которых убили, а стадо овец раздали по блокам. Один из пастухов убежал, и окрестные кишлаки гудели от негодования. И было понятно, что если попадешь к ним, то просто смертью не отделаешься…

— Надо кинуть жребий, кто пойдет в штаб, иначе нам всем хана, — сказал Борщевский и начал выдыхать широко открытым ртом на зябнувшие руки.

— С каких это пор ты принял командование? — заговорил доселе молчавший Зубарев, который все это время, хмурясь, наблюдал за происходящим. — Пока я здесь командир, и я при-казываю, за ночь ничего не изменилось. Никакого жребия не

188

будет, я пойду. Во-первых, потому что лучше всех знаю дорогу,

а во-вторых, — тут он осекся, — потому что я командир, и за всех отвечаю прежде всего я. Лучше придумайте, пока меня не будет, как согреться, иначе через пару часов вы тут все околее-те, и некого будет спасать. Через четыре часа, если не придет подмога, Борщевский, принимай решение по обстановке, ты остаешься за старшего.

Говоря это, Зуб собирался в дорогу: забил в лифчик1 мага-зины для автомата и гранаты для подствольника, повесил еще несколько РГДшек на ремень и, взяв пять ракетниц, остановился и задумался ненадолго. Потом начал ползать на четвереньках в брюхе машины и жать руки бойцам. К Пожидаеву он подполз в последнюю очередь, опять замешкался и, протянув ему руку, произнес:

— Ты это… Не держи на меня зла, Сергей. Не со зла я все это… В общем, прости, если сможешь…

— Вы меня тоже, товарищ старший лейтенант, — ответил Сергей, как-то сконфузившись и начав кряхтеть, разбивая неожиданно появившийся ком в горле, при этом крепко сжимая протянутую руку.

Зубарев открыл боковой десантный люк и, сказав: «Удачи вам, мужики», — исчез в белой пелене…

Некоторое время все молчали, в мыслях представляя, как Зуб бредет в кромешной белой мгле, но пронизывающий холод заставил всех подумать о насущном. И тут Алик вспомнил, что в БТРе есть ящик тротила, который им оставили саперы. Тут же выяснилось, что буквально позавчера хохол от нечего делать сжег почти всю тротиловую шашку. Моментально «поджига-тель» стал выслушивать о себе всякие интересные подробности, включая и интимные, о которых он и не подозревал. Вмешался Борщевский и остановил длинный список этих интересных и даже порой неожиданных качеств хохла:

— У тротила хоть и высокая температура горения и можно контролировать пламя, ломая брикеты и подкидывая его ку-сками в огонь, но он так коптит, что мы тут на фиг все задо-

1

Лифчик

–

нагрудник-разгрузка для магазинов от автомата,

гранат,

ра-кетниц.

189

хнемся. Так что нечего наезжать на хохла. Да и откуда он мог знать, что будет такая ситуация? Другие предложения есть? Я не беру бензин во внимание: машина набита боеприпасами, его горение трудно контролируемо. И если что, рванет так, что и груз 200 не надо будет отправлять.

Кто-то вспомнил за сухое горючее из сухпайков. Тут же их перетрусили, нашлось штук 50 таблеток. В пустой цинк из-под патронов, установленный на ведре, зажгли первые десять таблеток. Стало понятно, что они погоды не делают: в этой консервной банке нужен более мощный источник тепла. Оста-вался только бензин. Пока Алик цедил его на улице в ведро, закидываемый хлопьями снега, остальные перетаскивали все боеприпасы в хвост машины.

Тот же цинк наполнили на 1/5 бензином и подожгли, открыв две бойницы. По машине начало распространяться тепло, и первая копоть начала окрашивать потолок БТРа. Приходилось ждать полного выгорания бензина, т. к. подливать его в цинк невозможно. Потом цинк остужали в снегу — и по новой. Тепла было достаточно лишь для того, чтобы не дать дуба. Все никак не могли согреться и по очереди сидели возле пламени, про-тягивая к нему озябшие руки…

Время шло. Помощи не было. Никто не хотел думать о том, что Зуб заблудился или просто не дошел и что придется кому-то идти… Прошло четыре часа, и разговор, которого все боялись, неминуемо близился:

— Я не хочу никому приказывать, да и не могу, — начал его Борщевский. — Есть, кто добровольно хочет попробовать, — и тут он замялся, выбирая между словами «пойти» или «найти»,

и все же выбрал: — Найти штаб?

И тут опять Сергей стал свидетелем метаморфозы русской души. По сути дела, малознакомые люди (кроме Адуашвили и Пожидаева, они были друзьями), которые в полку ведут жизнь по принципу «каждый сам за себя», вдруг в критической си-туации идут на серьезный риск ради других.

— Давайте я пойду, — почти сразу, без паузы сказал хохол.

— А ты что, хохол, самый хитрый? Я тоже хочу прогуляться по свежему снежку, — пытаясь говорить весело, вступил в диа-лог Алик.

190

— Ну вы вообще, мужики, как будто вдвоем тут пайку делите.

А как же я? Я тоже хочу в штаб к теплой буржуечке, — пытаясь подыгрывать Алику, весело произнес Пожидаев.

— Да ладно… Огнеметчики земли под собой уже не ощущают, совсем в расчет не берут других. Я тоже хочу в штаб, — вступил в разговор боец из 7-й роты…

И все как один изъявили желание идти искать штаб бата-льона, говоря об этом, как о какой-то прогулке в парке в тени деревьев.

— Тогда жребий, — подытожил сержант Борщевский. Жребий выпал хохлу. Он начал проделывать те же манипу-

ляции, что и Зуб перед уходом: так же попрощался со всеми за руку, а перед тем как вылезти из люка, сказал:

— Если что, пусть напишут моей маме, что, мол, пропал без вести. Один я у нее. Да и она одна у меня, — сказав это, он исчез

в белой пелене…

Примерно через два часа до слуха замерзающих бойцов до-нёсся мерный рокот БТРа. Чем отчетливее доносился звук, тем сильнее прыгали