для видимости, оформляется не в частном порядке самими «соискателями», а той организацией, которая их командирует? И, стало быть, ходатайствует о выдаче паспортов она, и только она, без участия заинтересованных лиц. Подругам каналам…

История со злополучной поездкой обрастала загадками, как снежный ком, — загадками, которым нет точного объяснения и сегодня. Почему-то об этой поездке было сообщено в газетах заранее, словно речь шла о важном визите государственно (общественно) значимых лиц? Газеты возмущались (честно говоря, не без оснований) намечавшейся поездкой в Европу квазисупружеской пары за государственный счет без малейшей (видимой!) надобности — в то время, когда миллионы советских граждан такой возможности были лишены, — именно потому Маяковскому и пришлось печатно вмешаться, разъясняя не столько читателям, сколько накинувшейся на Бриков «пролетарской» прессе, что деньги на поездку найдутся отнюдь не в казне…

Вакханалия вокруг этой поездки на том не завершилась — заграничного паспорта Брикам все не выдавали (будто бы), и Маяковский (будто бы) отправился к Лазарю Кагановичу (словно всемогущий Агранов в одночасье лишился своих полномочий), который только что стал партийным боссом Москвы, сохранив за собой пост секретаря ЦК и выдвинувшись к тому времени на второе место в партийной иерархии — после Сталина.

Лиля впоследствии вспоминала: «Володя пришел от Кагановича очень веселый, сказал: «Лилечка, какое счастье, когда хоть что-нибудь удается». Каганович, утверждала Лиля в своих мемуарах, пообещал, что заграничные паспорта Брики получат. И они их действительно получили. Еще того больше: по воспоминаниям домработницы Бриков П. Кочетовой, паспорта им не просто выдали, а спешно, с курьером, доставили на дом.

Ходил ли Маяковский действительно к Кагановичу? Никакой другой информации, подтверждающей это сообщение Лили, не существует. Этот поистине исторический визит не отражен и в подробнейшей летописи жизни и творчества Маяковского, составленной В. А. Катаняном. Нет и никаких данных о том, что Маяковский был с Кагановичем знаком. Как он попал к нему? Почему избрал именно его для решения вопроса, прямо не относившегося к его компетенции? Тут что ни слово, то загадка. Ни сам Каганович, ни кто-либо другой (хоть бы кто-нибудь!), ни архивные документы никаких следов об этом визите не оставили. И нам не остается ничего другого, кроме как просто принять сообщение Лили на веру, увеличив бесчисленное количество вопросительных знаков еще на один…

Загадочная борьба за заграничные паспорта для Бриков происходила на фоне других драматических событий, до предела накаливших обстановку вокруг Маяковского и неумолимо ведших к фатальному исходу. Незадолго до того, как пришла весть о предстоящем замужестве Татьяны Яковлевой, Маяковский закончил новую пьесу, предназначенную для Мейерхольда. Читка «Бани» состоялась 22 сентября 1929 года в Гендриковом. Лиля созвала человек тридцать, устроивших Маяковскому хоть и дружескую, но вполне искреннюю, восторженную овацию. Мейерхольд снова бухнулся на колени, восклицая: «Мольер! Шекспир! Гоголь!»

Через пять дней та же мизансцена повторилась на читке в самом театре, где уже были распределены роли. Роль Фосфорической Женщины, естетственно, досталась Зинаиде Райх, Победоносикова должен был играть ведущий комик театра Игорь Ильинский, который исполнял в «Клопе» роль Присыпкина. Тем неожиданней был отказ Ильинского от роли — поступок скандальный и демонстративный. Его заменил Максим Штраух, тоже один из любимейших актеров Мейерхольда, и сыграл свою роль блестяще, вызвав восторг Маяковского, но отказ Ильинского, явно перепугавшегося слишком уж обнаженных сатирических красок в образе своего героя, еще более накалил тревожную атмосферу вокруг новой пьесы и готовившегося к постановке спектакля. Впоследствии Ильинский оправдывался тем, что его не устроила режиссерская трактовка образа Победоноси-кова. Странное оправдание: Мейерхольд лишь подчеркнул средствами театра те краски, которые были приданы этому образу самим драматургом, укрепив тем самым Ильинского в его решении быть «от греха подальше».

Беспощадно злой гротеск, бивший по самым болевым явлениям советской действительности, был понят сразу — и всеми! Но не все хотели в этом признаться. выискивая для шельмования не существующие в пьесе «художественные» просчеты и старательно обходя ее политическую остроту. Если «Клоп» вызвал «лишь» партийную критику, то «Баня» — партийную яростъ. Лиля предвидела скандал, хоть и не столь масштабный. «Фразеология Победоносикова, — сказала она Маяковскому, — это пародия на фразеологию Луначарского (только что отставленного наркома просвещения, в систему которого входила тогда и вся культура. — А. В.). А он так тебя поддерживает!» Маяковский не захотел ничего менять. «Талантливый бюрократ, — возразил он, — страшнее бездарного, симпатичный оппортунист страшнее отвратительного».

Есть версия, будто Сталин узнал в Победоносикове самого себя. Спектакля Сталин не видел, но, опять же гипотетически, мог прочитать текст пьесы. Читал же он, к примеру, булгаковский «Бег» (и не только, не только!), причем читка эта для сценической судьбы пьесы имела роковые последствия. Но никаких следов, ни прямых, ни косвенных, которые подвердили бы ознакомление Сталина с «Баней», не существует. Стоило ему пошевелить пальцем, и постановка пьесы вообще не состоялась бы. Так что все, разумеется, проще: крупные партийные бонзы, идеологи и консультанты — они, а не Сталин — с полным к тому основанием увидели в Победоносикове обобщенный образ советской власти любого уровня. Власти, а не «отдельного» бюрократа. Признать это вслух было попросту невозможно — для травли спектакля предстояло найти другие «изъяны» в драматургии и режиссуре.

Все это происходило на последнем витке событий, ведших к трагической развязке, а в стране тем временем раздувалась невиданная доселе юбилейная горячка: аллилуйщики и лизоблюды готовились превратить во всенародное торжество пятидесятилетие любимого товарища Сталина, ставшего, после разгрома бухаринцев, уже единоличным вождем. В сентябре 1929-го был смещен с поста наркома просвещения «либеральный» Луначарский, считавшийся покровителем Маяковского. Достигла своего пика злобная кампания против «внутренних эмигрантов» и «пасквилянтов» Бориса Пильняка и Евгения Замятина. Намеченную на декабрь юбилейную выставку Маяковского пришлось перенести на февраль — ничей юбилей не мог быть конкурентом главному юбиляру.

На тот же февраль запланировали премьеру «Бани» — ей как раз и должна была предшествовать юбилейная выставка Маяковского «Двадцать лет работы», на которую он возлагал большие надежды. Не столько подводил итоги, сколько открывал для себя новые рубежи. Два человека не покладая рук работали над сбором экспонатов для выставки и над их монтажом, стремясь с максимальной полнотой представить Маяковского — поэта, драматурга и общественного деятеля: Лиля Брик и Наташа Брюханенко. В середине декабря Лиля уехала в Ленинград — много материалов о творческом пути Маяковского, как и предполагалось, ей удалось собрать именно там.

Публичной выставке предшествовало домашнее празднество по тому же поводу — его приурочили к завершению года. 30 декабря в маленькой квартирке в Ген-дриковом собралось более сорока человек — ближайшие друзья. Среди них Женя со своим