Я холодею, и волоски встают дыбом у меня на затылке и на руках.

– Анна, – шепчу я. – У Анны.

Дедушка выхватывает из кармана носовой платок и промокает бабушке глаза. Она отбирает у него платок и говорит:

– Спасибо, у меня и так хватает морщин, чтобы ты еще растягивал мне кожу.

Дедушка корчит рожу у нее за спиной. Несмотря на ощущение, что все изменилось, утешительно думать, каким бы наивным это ни казалось, что есть вещи, которые никогда не изменятся.

По радио невнятно объявляют, что мой поезд вот-вот отправится. Чемодан у меня маленький, но тяжелый, и я напрягаюсь, чтобы его поднять. Похлопываю себя по карману, чтобы еще раз убедиться, что билет на месте.

– Тебе необязательно ехать, – говорит бабушка. – Эта Анна меня не пугает.

– А должна бы.

– Ты могла бы остаться, – говорит дедушка.

– Лучше не надо. Пусть полиция сначала ее поймает. – Я обнимаю их одной рукой. – Пришлю вам эсэмэску, когда доеду.

Я закидываю багаж в вагон, одновременно крутя головой, чтобы удостовериться, что за мной не следят, а потом стою в дверях вагона, оценивая взглядом других пассажиров – не мелькнут ли где блестящие белокурые волосы. Удовлетворенная тем, что Анны в вагоне нет, я отодвигаю брошенную кем-то газету с сиденья, припорошенного сигаретным пеплом (несмотря на болтающиеся на окнах таблички «не курить»), и сажусь. Пол серый от грязи. Я ставлю сумочку на колени, а чемодан – на соседнее сиденье. Двери задвигаются, запирая в вагоне застоявшийся воздух, пропитанный дымом, духами и запахом пота. Я выглядываю из испещренного мутными потеками окна и машу рукой.

Поезд грохочет, трогаясь с места, а потом стучит, набирая скорость. Я прислоняюсь головой к грязному стеклу и смотрю, как мимо проносятся поля. Книга, которую я приготовила для путешествия, остается неоткрытой, а я сижу, погруженная в свои мысли, пока мы не прибываем на вокзал Кингс-Кросс. Поезд подъезжает к перрону, я встаю и собираю вещи, качаясь из стороны в сторону и напрягая ягодицы, чтобы придать себе устойчивость. Высаживаюсь, крепко сжимая в руках ручки багажа, пока меня со всех сторон толкают плечами – каждый дюйм пространства кажется заполненным людьми. Я вздрагиваю при каждом толчке, страшась, что это Анна. Кто-то кладет руку мне на плечо. Я резко оборачиваюсь и вскрикиваю.

– Это я. – Эсме обхватывает меня изящными руками, крепко прижимает к себе. Она сильнее, чем кажется на вид. Теперь нас осталось только двое. Я не видела ее со времени похорон Чарли, но не обнимаю в ответ, полная решимости не проявлять эмоций на людной платформе. Боюсь, что если моя скорбь вырвется на свободу, то сможет затопить весь город, поглощая все на своем пути, – такой непомерной она ощущается.

– Теперь ты в безопасности, – шепчет она, и я стараюсь думать о чем-нибудь радостном, чтобы не дать себе заплакать.

– Давай отвезем тебя домой. – Эсме забирает у меня чемодан, и я рада, что кто-то берет командование на себя. Путешествие меня утомило. Вероятно, я еще не совсем оправилась после пожара.

Эсме ориентируется в подземке с уверенностью, которая не соответствует образу робкой девочки, какой она была когда-то. Обессилев, я тяжело опускаюсь на сиденье и глазею на карту на стене. Красные, синие, зеленые макаронины вьются через город. Это еще одна вещь, смысл которой я не могу уловить, – таких вещей набирается целый список. Покачивание поезда умиротворяет, и я зеваю.

– Следующая остановка наша. – Эсме похлопывает меня по коленке.

Я встаю и, пошатываясь, хватаю Эсме за руку, чтобы не упасть. Оглядываюсь, но никто на меня не смотрит, и эта анонимность успокаивает. Мы шагаем по замусоренным улицам. Я тесно прижимаюсь к Эсме, вздрагивая от какофонии сигналящих машин. Вдыхаю запах выхлопных газов и фаст-фуда и тоскую по чистому деревенскому воздуху.

Эсме замедляет шаг и останавливается перед рядом магазинчиков.

– Дом, милый дом. Пусть тебя не смущает его внешний вид. – Слева от прачечной самообслуживания находится облупившаяся, покрытая граффити канареечно-желтая дверь. Эсме вставляет ключ в замок, поворачивает, а затем пинает нижнюю часть двери. – Она всегда заедает.

Мой чемодан стукается о стены узкой лестницы. Несмотря на свисающую с потолка голую лампочку, на лестнице так мрачно, что я напрягаю зрение, чтобы что-то видеть. Эсме отпирает массивную серую дверь на верхней площадке, и мы на месте.

Квартирка маленькая, как спичечный коробок, со вкусом декорированная в кремовых тонах. Эсме унаследовала от матери-парижанки умение создавать непринужденную элегантность. Гостиная, столовая и кухня – это всего лишь крохотные сектора одной и той же комнаты. Эсме в четыре шага пересекает комнату, подходит к окну и поднимает оконную раму. Теплый воздух смешивается с еще более теплым.

– Тебе повезло, что ты приехала весной. Сушилки в прачечной выделяют тепло, и в квартире всегда жарко. Это приятно зимой, но совершенно невыносимо летом. Впрочем, я редко бываю здесь днем. Осмотрись, пока я буду готовить чай. – Эсме проходит в кухонную зону. – Можешь забирать себе спальню, дорогая, я лягу на диване. – Эсме одной рукой отмахивается от моих протестов, а другой достает из буфета черные глянцевые кружки.

Я открываю первую из двух дверей, ведущих из гостиной. В ванной стены выложены белой плиткой, а пол похож на шахматную доску. Дверь можно закрыть, только если встанешь между раковиной и унитазом. Мне кажется, что, если я вытяну руки в стороны, то смогу коснуться противоположных стен. Поблескивает душевая кабинка. Там полным-полно всяких средств косметической компании «Молтон Браун», и я внезапно чувствую себя грязной после путешествия. Двигаюсь дальше.

В спальне стены бледно-желтого цвета, зеркальная мебель и шелковые постельные принадлежности бирюзового цвета. Это будет мой кокон. Я могу вылупиться бабочкой.

– Мне повезло, что у меня есть отдельная спальня. У многих нет.

Эсме появляется у меня за спиной, и я вздрагиваю. Беру у нее кружку с чаем.

– Конечно, дома за ту же цену я могла бы получить одноквартирный блокированный дом с тремя спальнями, но кому охота застревать в населенном пункте, который слишком велик для деревни и слишком мал для городка, где самым волнующим событием за все время был прорыв труб в школе, когда мы все получили недельные каникулы? – Она пожимает плечами. – Это Лондон, детка. Каждый раз, выходя за дверь, я встречаю новые лица, и если мне случится чихнуть, то у меня на пороге не объявятся в течение часа аж три человека с кастрюльками, которые будут разносить слухи, что я подхватила чуму.

– Замечательно, Эсме. Я это очень ценю. – Говорю совершенно искренне. – Но неужели ты совсем не скучаешь по дому? – Лично мне нравится знать всех, живущих поблизости. Сплетни, коллективное возмущение, когда почта сократила выемку писем до одного раза в день. Обо всех происшествиях могут толковать неделями. Скучно, возможно, скажет кто-то, но по мне в этом было чувство безопасности. Да, безопасности. До появления Анны.