Когда я добираюсь до двери, в ушах у меня звучит тяжелое биение сердца, а ладони мокры от пота. Я медлю в нерешительности перед тем, как дотронуться до металлической ручки двери, но она прохладна на ощупь. На долю секунды мне кажется, что все в порядке, но, когда я открываю дверь, едкий дым забирается в горло, в нос, в грудь. Дым ест глаза, и я захлопываю дверь и приваливаюсь к ней спиной, как будто это может сдержать огонь. От яростного, раздирающего легкие кашля я сгибаюсь, но заставляю себя двигаться вперед, стаскиваю с кровати одеяло и, упав на колени, затыкаю им щель под дверью. Пижама промокла, потому что по груди и спине течет пот. У пола дым не такой едкий, и я ползу на животе к окну, цепляюсь за радиатор и ватными ногами выталкиваю себя в вертикальное положение. Подъемное окно заело, его не открывали с лета. Я завываю от отчаяния и вновь и вновь толкаю раму вверх, пока она не поддается. Накреняюсь вперед и застываю, свесившись из окна, ловя ртом воздух, как собака, запертая летом в машине.

В переулке темно и тихо. Уединение, которое обычно мне так нравится, сейчас кажется зловещим. Я зову миссис Джонс, зная, что это бесполезно, что она, вероятнее всего, спит, а если нет, то не услышит меня за шумом своего телевизора. Я погибну. Шелестят кусты, и мне кажется, что я вижу крадущуюся из тени фигуру. Я тру изъеденные дымом глаза, но, когда мне снова удается сфокусироваться, фигуры уже нет. Каждая фибра моего существа побуждает меня оставаться у окна, вдыхать воздух, но мне нужно найти телефон. Я ползу к кровати, чувствуя под собой мокрый ковер там, где я пролила воду, и я молюсь о том, чтобы мой телефон не был мокрым, чтобы работал. Шарю вокруг, горло раздирает от кашля, и как раз в тот момент, когда я чувствую, что не могу больше продолжать, моя рука натыкается на что-то холодное и твердое – мой мобильный. Жму пальцем на кнопку, экран загорается, и я чуть не плачу от облегчения. Ползу обратно к окну – мои движения теперь медленнее – и втягиваю кислород в легкие, которые горят от усилий поддерживать во мне жизнь.

Набираю 999.

– Служба спасения, какая именно служба вам требуется?

Я открываю рот, чтобы ответить, но облегчение оттого, что слышу человеческий голос, лишает меня дара речи, и я не могу вымолвить ни слова.

– Какая служба вам нужна? Говорите. Пожарная охрана, полиция или «Скорая»?

– Пожарная охрана. Пожалуйста. Быстрее, – хриплю я.

У меня выясняют имя и адрес. Оператор вникает в мои скомканные предложения, уточняет детали. Она говорит, что ее зовут Миа, заверяет, что помощь идет. Я описываю план моего дома, объясняю, в какой комнате я нахожусь. Голос Миа мягкий и успокаивающий, ее вопросы ласковы, но я так сильно задыхаюсь, что не могу на все ответить. Я перекидываю правую ногу через подоконник, сажусь, будто верхом на лошади, и вглядываюсь в раскинувшуюся внизу тьму. Я говорю Миа, что собираюсь спрыгнуть. Она заверяет меня, что пожарные машины уже близко, всего в нескольких минутах от меня, но каждая клеточка моего тела борется за выживание. Я зажимаю телефон между плечом и ухом, ухватываюсь за подоконник и стараюсь подтянуть левую ногу. Мои движения медленны, несмотря на вопящий во мне ужас. Ощущение такое, будто меня затягивают зыбучие пески.

Звук сирен вначале едва различим. Из-за неровного дыхания трудно что-нибудь услышать, но я вижу голубые огни, мигающие в конце переулка, зову на помощь, начинаю махать руками, и в этот момент чувствую, что теряю сознание, вскрикиваю и проваливаюсь в темноту.

Мне жарко, так жарко. Кожа лопается, плоть плавится, отставая от костей. Я широко открываю рот, но что-то подавляет мои крики, и я задыхаюсь, вцепляясь ногтями в шею, мечусь из стороны в сторону, стараясь снять давящий груз с груди.

– Грейс. – Чьи-то теплые руки берут мои ладони в свои, нежно их стискивают. – Грейс, ты меня слышишь?

Бабушка? Мне требуется усилие, чтобы открыть глаза, они слезятся и мигают под люминесцентными лампами дневного света. Кругом бело и голо. Я лежу в кровати со слишком туго подоткнутым одеялом; простыни жесткие и негнущиеся.

– Был пожар, ты выжила, но мы думали… – Голос бабушки запинается. Я пытаюсь высвободить руки, сесть, вытащить трубки из горла.

– Лежи смирно, детка. – Дедушка легонько надавливает мне на плечи, укладывая обратно. – Я позову врача. Твоя мама уже едет.

Врач выглядит слишком молодым, чтобы быть квалифицированным. Маленький мальчик в непомерно большом белом халате и круглых очках в черепаховой оправе. Он сверяется с табличкой медицинских показателей в ногах моей кровати, покашливает, прочищая горло, словно опасается, что его голос может сломаться на полуслове.

– Грейс, вам очень повезло.

Я не могу отвечать, но, если бы могла, не уверена, что согласилась бы с ним.

– Не беспокойтесь насчет трубок, ваши дыхательные пути слегка распухли из-за попадания дыма, и мы просто хотим поддерживать их открытыми. В легких у вас нет избыточной жидкости, нет инфекции. Вы сможете покинуть больницу через сорок восемь часов.

Бабушка ритмично поглаживает мою ладонь большим пальцем, и я безрезультатно борюсь с наваливающимся сном.

Я то проваливаюсь в сон, то выхожу из него, меня преследуют тревожные видения о вихрящихся языках пламени и змеящемся дыме. Бабушка подсовывает мне под подушку мешочек с лавандой, но как бы глубоко я ни вдыхала, чувствую лишь запах сажи. При мне постоянно кто-нибудь находится. Рядом с моей больничной кроватью стоит кресло, и всякий раз, как я просыпаюсь, в поту и панике, со мной всегда кто-то сидит: дедушка и бабушка, мама, Лин. Мысленно я вновь и вновь навещаю свой коттедж. Я помню, как зажигала свечи, но не помню, как их гасила. Мои мысли кружат, как торнадо, норовящий умчать меня в Канзас. Ах, если бы я могла три раза щелкнуть каблуками и оказаться дома. Я ли виновата в том, что произошло? Неужели я всегда виновата?

Трубки вынимаются, и я извергаю в картонный тазик желчь с примесью крови. Мой желудок болезненно чувствителен. Большое облегчение стянуть с себя кусачую больничную рубашку и принять душ, стоя на плиточном полу, некогда белом, но с уже посеревшей затиркой. Я осторожно дотрагиваюсь до фиолетовых синяков на животе и груди, и слезы льются потоком, когда я задаюсь вопросом, что бы случилось, если бы пожарная команда не приехала тогда, когда приехала, если бы пожарные не перенесли меня в безопасное место, когда я без сознания свалилась на пол спальни. Я встряхиваю принесенную бабушкой чистую ночную рубашку и подношу ее к носу, проверяю свое обоняние. Чувствую запах кондиционера для белья «Комфорт». Бабушка меньше меня, ночная рубашка, которая ей доходит до пят, едва прикрывает мне колени, давит на ребра. Я не знаю, все ли мои вещи сгорели, и мне слишком страшно спрашивать.

Позаимствованные розовые шлепанцы соскальзывают с ног, пока я шаркаю обратно в палату, и, оказавшись там, чувствую себя так, будто пробежала марафон. Я так и ожидаю, что кто-то подбежит ко мне и завернет в спасательное одеяло. Легкие хрипят, дыхание скребет горло, и грудную клетку пронзает боль.