Я сдержанно киваю.

– Я много раз мысленно репетировала свою речь. Всякий раз, когда я звонила и слышала твой голос, у меня не хватало духу. Я думала, будет легче, если приду сюда, но нет. Я не могла заставить себя постучать в твою дверь. Наверно, боялась, что ты захлопнешь ее перед моим носом.

– Ты чуть на меня не наехала, Эбби. Ты могла меня убить!

– Когда я проехала мимо и поняла, что это твоя машина, то была твердо уверена, что спрошу тебя. Что на сей раз не сдрейфю. Я себя действительно настроила. Это было глупо, и я так рада, что не произошло аварии. Я не собиралась причинять тебе вред, Грейс. – Ее лицо покрыто пятнами, залито слезами, и я вздыхаю.

– Ну, хорошо, вот ты здесь. О чем ты хочешь меня спросить?

– Грейс, Шиван упоминала обо мне, когда звонила тебе в ту ночь?

Это один из тех моментов, когда у тебя есть доля секунды, чтобы сделать выбор, и ты знаешь, что какое бы решение ни принял, назад пути не будет.

Широко раскрытые глаза Эбби полны надежды. Что я могу сказать? Что я отказалась помочь? Дала отбой? Что жалела об этом с тех самых пор? Шиван могла бы остаться в живых, если бы я ее выслушала. Я могла бы сказать Эбби, что, по сути дела, чувствую себя ответственной за смерть ее сестры. Но что хорошего принесут мои признания? Они не вернут Шиван.

Я делаю выбор и отвечаю:

– Да.

Остается ли ложь ложью, если приносит утешение? Полагаю, что да, но я все равно продолжаю лгать, сама точно не зная, предназначена ли фабрикуемая мной история утешить Эбби или облегчить мою собственную вину.

– Я сказала ей, что ты ее ищешь и хочешь попросить у нее прощения.

Эбби наклоняется вперед и перекручивает в руках салфетку.

– Что она сказала?

– Она сказала, что это не важно. Она все равно тебя любит. Шиван собиралась прийти и найти тебя.

Ложь на лжи. Я могла бы выстроить из нее стену. Тело Эбби обмякает в кресле, она плачет, и я поддерживаю ее. Потом приношу еще салфеток, еще чаю, и мы обмениваемся историями о старшей сестре, которую она обожала. Я никогда не знала, что Шиван, когда была маленькой, брала уроки чечетки. Эбби не знала, что Шиван была первой девочкой в нашем классе, которая целовалась с мальчиком. Мы все многогранны, думаю я. Есть вещи, которыми мы делимся. Есть вещи, которые скрываем. Хорошее, плохое. Правда, ложь.

Уже поздно, и я дико устала. Предлагаю Эбби свободную кровать, но она хочет вернуться к родителям. Они беспокоятся, когда она надолго пропадает из виду, и не могу сказать, что я их осуждаю. Это опасный мир, но по крайней мере я знаю, что больше не будет темных фигур возле моего коттеджа, не будет припаркованных в переулке красных машин. Я их не придумала. Большое облегчение узнать, что независимо от того, что говорит «Гугл» о побочных эффектах моих препаратов, у меня более сильная связь с реальностью, чем я думала.

– Если захочешь поговорить еще, позвони мне, – говорю я Эбби, пока она натягивает свое черное пальто. – Только больше не бросай трубку!

– Не буду. Спасибо, Грейс. Не могу тебе передать, какое это утешение, знать, что Шиван меня простила.

Стою, привалившись к дверному косяку, пока маленькая красная машина Эбби не скрывается из виду, и чувствую, что, возможно, в конце концов поступила не так уж плохо. Правда ранит, не так ли? И хотя я далека от того, чтобы простить Дэна, могу понять, почему он лгал. Меня передергивает при мысли об Анне. Запираю входную дверь и набрасываю цепочку.

В животе бурчит от голода, и я беру пакет с китайской едой, который до сих пор стоит на столе в гостиной. «Что добру пропадать», – сказала бы бабушка. Я откладываю немного китайского рагу и ставлю в микроволновку. Пока тарелка вращается и еда нагревается, я зажигаю несколько свечей и ставлю пластинку. Она крутится, потрескивая, Нэт Кинг Коул поет «Может, это потому, что я слишком тебя люблю», и текст пронзает меня до глубины души. Боль от поступка Дэна, от того, что они сделали вместе с Анной, все еще так свежа.

Микроволновка пищит, мой ужин источает пар. Я подцепляю вилкой лапшу и кладу в рот, но понимаю, что мне больше не хочется есть. Снимаю иглу с пластинки и выключаю стереопроигрыватель, задуваю свечи и загадываю желание. Дергаю дверные ручки парадного и черного входа, двери не поддаются, но я все равно снова и снова проверяю запоры, а потом устало тащусь вверх по лестнице и по дороге к себе сую голову в комнату Анны, чтобы еще раз удостовериться, что она ушла. Борюсь со сном, зеваю, но все равно снимаю белье с нашей – теперь уже моей – постели: не желаю спать с запахом Дэна. Подтыкаю простыню, заправляю одеяло в свежий пододеяльник, а потом юркаю в холодную постель. Сворачиваюсь в клубочек. Ноги мерзнут, и, несмотря ни на что, я жалею, что не могу прижаться к Дэну.

ТРЕСК.

Резко открываю глаза и стреляю ими из стороны в сторону, выискивая в темноте какие-нибудь очертания. Занавески не совсем задвинуты, и полосы лунного света проникают в комнату, создавая тени в каждом углу. Я вздрагиваю, заметив выступающий из темноты призрак, но это всего лишь зеркало моего туалетного столика. Я никогда прежде не жила одна, и когда откидываю одеяло и спускаю ноги с кровати, сердце гулко колотится внутри. До окна всего лишь несколько коротких шагов, но этого хватает, чтобы мое сознание нарисовало живую цепь из банды грабителей, обчищающих мой коттедж.

Я осторожно выглядываю из окна. В переулке темно и тихо, единственное транспортное средство, которое я вижу, это моя машина. Какое-то движение привлекает мой взгляд, и я подпрыгиваю, а ветер распахивает калитку и потом снова с силой ее захлопывает. Я браню себя за то, что меня так легко напугать, и бегу обратно в постель. Пульс до сих пор лихорадочно бьется, страх прогнал сон, и я включаю лампу, жмурюсь от рыжего света. Раскрываю книгу, обещаю себе не больше двух глав и нахожу нужную страницу, позволяя словам перенести меня в другое время.

Стук сердца замедляется, и глаза начинают слипаться, когда раздается грохот. Это не калитка, это входная дверь. Я застываю и так сильно сжимаю книгу, что сминаются страницы. Лампа гаснет, и комната погружается во мрак. Я пищу и прикрываю рот обеими руками, стараясь загнать писк обратно. Морщу лицо, прислушиваясь в ожидании красноречивого скрипа ступенек, но в коттедже тихо. Я сижу в кровати, застыв от страха, не осмеливаясь двинуться, не желая, чтобы скрип пружин матраса выдал мое присутствие. Поясницу сводит, и я осторожно перемещаю вес тела, вздрагивая, когда слышу скрип половицы под кроватью. Затаив дыхание спрашиваю себя, кто же там и услышали ли они меня. Кажется, по лестнице никто не поднимается; единственное, что я слышу, это шумящую в ушах кровь. Я уже начинаю думать, не вообразила ли я себе все это, как вдруг начинаю кашлять.

Дым.

Время замедляется, логика покидает меня, и мне кажется, что я сижу, застыв, бесконечно долго, прежде чем начинаю шарить в темноте в поисках телефона, который я не могу нащупать. Опрокидываю стакан, и холодная вода пропитывает рукав пижамы. Выскакиваю из кровати и по мокрому ковру бегу к двери. Спотыкаюсь о ножку кровати и, вскрикнув от боли, лечу вперед, тяжело шлепаясь на руки и колени. Кое-как поднимаюсь на ноги, щелкаю выключателем верхнего света, молясь о том, чтобы моя лампа на тумбочке просто перегорела, – но комната остается погруженной в кромешную тьму.