квартиру). Перед туалетами помещались кладовки. Домишко располагался непосредственно вдоль автомобилеходной улицы Текстильной, на горе́, выше уровня больницы и фабрики, но чуть ниже уровня Совхоза, сразу за небольшим скоплением каменных двухэтажечек, в окружении огородиков и сарайчиков. Чуть дальше вдоль дороги располагался действующий детский сад (почему-то его называли «комбинатом», как будто за детьми там не ухаживали, а их производили), затем — пустырёк.

Нутро квартирки меня порадовало тем (я смотрел теперь только на это), что там очевидно должно было быть тепло. Это следовало из того, что два окна были небольшими по размеру, печка солидная (один из работников администрации заверил, что она была в отличном рабочем состоянии), а объем жилого пространства меньше раза в два, нежели в Ива́новых хоромах. Мертвеца из квартиры уже удалили. Со слов знающих его при жизни, пил и курил он «как все», то есть много, но не до озверения. Почему решил повеситься, никто не понял. В целом он был спокойный, хотя и малообщительный старик; жена умерла за пару лет до того. Из предполагаемых вариантов причины его отказа от того, чтобы продолжать жить дальше, два были адекватными и, в принципе, понятными: «одиночество» и «надоело». Хотя могла быть и горячка, конечно. В наследство мне он оставил пыльные большие шахматы в кладовке. Всё остальное было хламом, бычками и бутылками, но, в целом, в умеренном количестве. Слуги Станислава Николаевича сказали, что намерены за неделю тут для меня прибраться, покрасить пол и потолок и наклеить обои, которые я куплю для них на свой вкус в К… в ближайшие выходные. Я был растроган этой их грубоватой ласковой услужливостью. Впрочем, честь и хвалу за сие трудолюбивое бескорыстие и заботу следовало воздать, очевидно, самому Станиславу Николаевичу. Я положительно прогрессировал в глазах посёлка: если в первой здешней своей квартире я сам дихлофосил и выметал груды мух, ко второй привезли жалкую «усечку», в третьей приходилось нанимать бригаду дровосеков за самогон, то сейчас — пожалуйста! — сами выметем мух, да ещё и обои на твой, дорогой айболитушко, вкус тебе наклеим безо всякого самогону. Приятно. Приятно.

В К…, как раз в Алинином доме на Комсомольца Сибирцева, располагался модный в то время, входящий в пору своего расцвета хозяйственный магазин «Бобёр». Там мы купили необходимое количество рулонов серовато-светло-зеленоватых тонко-листочко-веточковых обоев и оперативно, в воскресенье же, вручили их мэровым ремонтёрам. Они наклеили. Саша-конюх с чеширской зубастой улыбкой подставил свою телегу под мой скарб и дрова. Скарба у нас к тому времени стало больше. Ядовито-зелёное кресло-кровать использовали теперь только как кресло. Спали на унаследованной от моих родителей раздвижной кровати с тонко-параллелограмными большими тёмно-зелёными подушками. Был от родителей же перевезённый лёгкий, но вместительный шкаф. Этот шкаф помещался у них в «тёмной» комнате (кладовке). В нём мы с моим братом Вадимом под свет фонарика лопали сгущёнку карандашами из банки в детстве, на дверях шкафа навеки застыли две переводные картинки-бабочки, почему-то на бо́льшей двери — ме́ньшая бабочка, на ме́ньшей — бо́льшая. (Наш папа не был против такого вандализма.) В стеклянном окошке шкафа красовалась чёрно-белая фотография кривозубых вечно-улыбающихся «битлов» с розами, купленная мной в Ленинграде 1989-м. Шкафу, раз он родителями был помещён ещё в 1974-м в кладовку, было лет 40, может быть, — больше. Ещё у нас уже был грозно-рычащий древний же холодильник (у Пугачёвой мы хранили портящуюся еду в холодном закутке в прихожей), журнальный столик с привинчивающимися тонкими ножками, за которым мы ели, ставя его перед креслом; и был мой деревянный полированный музыкальный «столбик», где располагались кассетный и катушечный магнитофоны, изломанный «вертак», который я использовал как усилитель для колонок, и груда кассет и бобин. Ещё было небольшое зеркало-трельяж и гитара. Пара табуреток, тумбочка под телевизор без телевизора и рыбацкий стульчик. Кухонный стол перешёл к нам в наследство от повесившегося. Из окон был вид на бельевые верёвки и ряд сараек. Непосредственно под окнами была куцая сорнякоподобная малина вперемежку с крапивой; вид вправо был блокирован стеной кладовочно-туалетного аппендикса. Но иногда был виден отсвет заката. В сарайку, принадлежащую нам, мы поместили дрова. Пространство квартиры было, как обычно, разделено на как бы кухню и жилую комнату печкой и тонкой досчатой деревянной стенкой с дверным проёмом, покрашенной кремовой краской. Непосредственно слева от входной двери располагался обычный деревенский умывальник, из-под которого мне было необходимо регулярно выносить ведро и выливать с той стороны дороги Текстильной улицы. Колонка с водой располагалась здесь же, перед дорогой. Рядом с умывальником тянул свою глупую рычаще-умолкающую-и-снова-рычащую жизнь усталый дряхлый холодильник.

Вот, пожалуй, и всё. Мы переехали. Расставили мебель; повесили занавески на окнах, а также в проёме между кухней и комнатой, и затопили печь, и стало тепло. Я согрелся. Ещё мы добавили уюта, отделив пространство с холодильником и умывальником от пространства остальной «кухни». И у нас был большой белый пластмассовый таз, в котором мы с Алиной по очереди мылись. Это был наш последний переезд в Просцове; в этой квартирке мы прожили чуть больше полутора лет, до самого нашего возвращения в К… Здесь я полюбил Бога.

Глава 7. Зависимость

«Женщина увидела, что на дереве хорошие плоды, что оно красивое и на него приятно смотреть. Она взяла плод и стала есть» (Бытие 3:6, перевод «Новый мир», пересмотр 2021 года).

Но в тот год, до рождения сына, я здесь часто бывал один. Приходил с работы и топил печь. Наверное, читал. Готовил яичницу или макароны. Тоже работал: брал на дом недооформленные истории. И иногда меня выдёргивали на какие-нибудь инфаркты или инсульты. Я привёз из К… кассеты, купленные в музыкальном магазине «Союз». Линда, альбом «Ворона»: эти занятные попсово-роково-технопесенки закрутила до дыр жена Сергея, моя бывшая соседка (пока её блудливый муженёк ублажал выстраивающихся для него вдоль ночных дорог просцовских сумасбродных девах); они как-то в меня так въелись, что я не пожалел и потратился на кассету, хотя обычно брезговал попсой. Самопальная сборка рок-н-роллов со всякими Люсилями Литтл Ричарда, да Рануэями Дэла Шеннона и официальная сборка Пэт Шоп Бойз Discography, выпущенные на кассетах загадочной студией «Гоблин Records». Три выпуска битловской «Антологии», бэсты Army Of Lovers. Алина привезла сборку хитов Джо Дассена, хор крутых, благоговейно ностальгирующих и настойчиво ностальгизирующих московских бардов «Песни нашего века», а также странную сборку Jass Ballads, из которой по вкусу мне пришлась только композиция «Caramel» Suzanne Vega.

И нужен был телевизор. Не столько для того, чтобы скрасить и заполнить звуками и образами глухие,