Гущин оборвал его излияния и попросил просто показать регистрационные книги за нужный им период – снова с 25 июля по сентябрь.

На этот раз они ждали еще дольше, сидя на скамейке у конторы, потом их позвали в мастерскую по изготовлению венков рядом с архивом. Книги регистрации сотрудник кладбища оставил там. И среди пышных алых и белых роз из пластмассы, искусственной хвои и лавра они и начали свой поиск с нуля на этом Галанинском кладбище.

Толстый гроссбух. От него плохо пахло – видно, и правда искупался в сточных водах. Листы все слиплись. Катя попыталась отделить один от другого. Невозможно. Гущин достал из кармана пиджака резиновые перчатки – они всегда были при нем. Протянул одну Кате, вторую натянул сам. Но и в перчатках они не смогли отклеить листы друг от друга. Катя вытащила кредитку. Она сунула пластиковый квадратик между листами и поддела край. Гущин перехватил его и отвернул лист. Так медленно они начали читать эту печальную книгу. Сколько же покойников…

Но не тех.

Ни одной супружеской пары, похороненной вместе в один день в одной могиле.

25 июля – ничего. 26 июля – ничего. 27 июля… нет… 28 июля… тоже нет…

У Кати заломило спину – в мастерской венков негде было присесть. Регистрационные книги положили прямо на груду венков. От листов несло плесенью.

29 июля… длинный, длинный перечень фамилий… многих похоронили в этот день… но нет…

30 июля…

Листы склеились намертво. Причем не один, а добрый десяток. Как Катя ни старалась подцепить край кредиткой, ничего не получалось. Гущин как мальчишка оглянулся на дверь мастерской – никого посторонних, а затем повернул гроссбух к себе и…

Катя всегда знала – у него сильные руки, но как легко он надорвал посередине эти плотные склеившиеся, спрессовавшиеся листы, косясь при этом на дверь – за порчу кладбищенских документов по головке не погладят. Выгонят со скандалом, несмотря на полицейские удостоверения. В область разрыва подсунуть край кредитки оказалось гораздо легче. И они совместными усилиями отлепили первый лист за 30 июля.

И увидели, что все записи размыты, однако…

В графе «участок» сверху шел номер 5/5, а за ним сразу две строчки. Обычно имя и фамилия умершего везде умещалась в одной строчке. А здесь строк было две – два покойника в одной могиле и…

«Ирина» – Катя, наклонившись, прочла имя – дальше все было размыто…

Георг… Первые буквы второго имени на второй строчке, и снова ни отчества, ни фамилии – все погубила вода канализационных вод.

Георг… Георгий?

Ирина и Георгий… двое на 5/5 участке. Похоронены вместе 30 июля того года.

Полковник Гущин закрыл гроссбух. Они ринулись назад в контору.

– Где 5/5 участок? – спросил он у сотрудника кладбища. – Нам надо взглянуть на захоронение. Чернила размыты. Где это место?

– Это на исторической части, где старые захоронения еще с двадцатых годов, есть и дореволюционные. Там никого не хоронят вот уже много лет. Там только родовые могилы, много заброшенных.

– Нам надо посмотреть самим. Мы книгу регистрации пока здесь оставим, не убирайте ее в архив. Если не найдем того, что нужно, вернемся и продолжим.

Сотрудник кладбища равнодушно кивнул и бросил гроссбух на подоконник. Потом указал в окно – в той стороне историческая часть старого кладбища.

Катя и Гущин быстро шли по центральной аллее. Свернули направо, как было сказано, и попали в некрополь среди вековых сосен и елей. Старые замшелые могилы, покосившиеся памятники. Тумба из мрамора. Ангел с изуродованным дождями лицом, распростерший свои крылья…

Купцы, дворяне… могила актера – лавровый венок на мраморной колонне, затем заросшие травой бугорки с покосившимися ржавыми крестами. Белесые плиты со стершимися надписями и…

– 5/5 участок, – Гущин глянул на табличку на столбе.

Катя увидела много могил среди старых елей, засыпанных хвоей. «Попечителю императорского городского училища коммерции – благодарные Кимры»… Надпись еле различима на большом памятнике из черного мрамора в виде часовни с крестом. Когда-то, видно, золотые буквы, но сбиты, стерты… лишь имя-отчество: Георгий Густавович…

Катя глянула на соседнюю могилу – покосившаяся гранитная плита, и опять все стерто от времени, лишь отчество «Георгиевич» и дата смерти – 1938 год. Еще две могилы – и снова ничего не разобрать на гранитных плитах.

– Семейное захоронение, причем с начала прошлого века, Федор Матвеевич.

Гущин шел между могил и внезапно остановился как вкопанный.

Катя медленно подошла к нему.

Относительно свежая могила. Ну, как сказать…

По сравнению с теми давними – что такое двадцать шесть лет вечности?

Она смотрела на скромный памятник из черного гранита.

Супруги.

Вот они.

Похоронены в один день, дата – 30 июля.

Ирина и Георгий…

Катя прочла фамилию супругов, и у нее потемнело в глазах.

Рохваргер…

Они долго, очень долго стояли перед этой гранитной плитой.

Кате все не верилось, что это и есть конец их поисков.

Вот, значит, как…

– Назван в честь отца Егором, – тихо сказал Гущин. – У них в роду это имя от деда к отцу. А это жена… Выходит, что у Галины Сониной была старшая сестра по имени Ирина.

– Но Федор Матвеевич, – Катя в волнении не могла подобрать нужных слов. – Он же… Егор Рохваргер… он… ему едва за тридцать! Ему тогда в июле на Истре не могло быть больше семи лет!

Гущин смотрел на гранитную плиту.

– Семилетний мальчик, Федор Матвеевич! А в деле ОРД… этот Z… Что же это? Семь лет! Какие агентурные данные?!

– Не было никакого инсайдера, Катя.

– Что?

– Никакого агента.

– Но…

– Поэтому он там никак и не назван, только буква. Никакой информации о нем. Потому что это был малолетний ребенок. Этот источник – малолетний ребенок. Поэтому начальник розыска Шерстобитов не указал в ОРД никаких его данных. Он двоюродный брат малышей Сониных. И все, что случилось в ту ночь с его братом и сестрой, произошло на его глазах.

– Федор Матвеевич!

– А ему не поверили взрослые. Шерстобитов первым засомневался, наверное, и следователь прокуратуры тоже. Что семилетний мальчик рассказывал им про ту ночь и… про них – сестру Горгону, сестру Пандору, сестру Изиду. А потом вмешалась Клавдия Первомайская, и дело об утоплении детей вообще застопорили. И прошло много, много, много лет с тех пор.

Гущин отошел от могилы родителей Егора Рохваргера.

– Мститель вырос, Катя, – произнес он совсем тихо. – Возмужал. Созрел для мести. И наказал их всех.