Провал двух громких мер 1886 и 1893 гг. лишил Гладстона вагнеровской кульминации его политической карьеры и оставил в растерянности его последователей. Решение отложить вступление в силу третьего закона о гомруле в 1914 г. подобным образом лишило конституционалистов-националистов триумфа и создало политическое пространство для воинствующего республиканства мятежников 1916 г. и волонтеров Ирландской республиканской армии после 1919 г. В таком случае неудивительно, что после восстания 1916 г., кровавой англо-ирландской войны (1919–1921) и достаточно затяжного насилия в Северной Ирландии (особенно с 1969 по 1994 г.) либеральное сознание принялось оценивать великую гипотетическую проблему новейшей истории Ирландии: могло ли успешное введение гомруля создать спокойное и единое ирландское государство и могла ли эта мера привести к упрощению и улучшению англо-ирландских отношений. Но этими спекуляциями занимаются не только терзаемые угрызениями совести последователи Гладстона: поздние тори, обремененные ношей Северной Ирландии и смущенные непримиримым юнионизмом своих предшественников в 1886, 1893 и 1912–1914 гг., тоже с опаской обращаются к либеральной полемике эпохи и своему идиллическому видению Ирландии под гомрулем. Настоящее эссе дополняет воскрешенную историю волнений по поводу гомруля.

История идеи

В конце XIX века, когда начались волнения по поводу гомруля, Ирландия представляла собой конституционную аномалию[430]. Формально фундаментом правительства Ирландии был Акт об унии (1800), который ликвидировал средневековый и полунезависимый ирландский парламент и создал Парламент Великобритании со значительным ирландским представительством в Вестминстере. Однако если (как утверждали юнионисты) гомруль был промежуточным конституционным вариантом, то это в равной степени верно и для Акта об унии, поскольку заключенная в 1800 г. уния Великобритании и Ирландии была несовершенной, на что указывали проекты законов о предоставлении Ирландии законодательной автономии, предложенные Гладстоном в 1886-м и Асквитом в 1912 гг. На протяжении девятнадцатого века в Ирландии сохранялись многие пережитки администрации, существовавшей до заключения унии, поэтому, хотя формально Ирландия и представляла собой неотъемлемую часть Соединенного Королевства, на практике она оставалась достаточно обособленной. Более того, если правительственные институты были, в представлении британцев, обособленными, то менталитет правящего класса, сосредоточенного в Дублинском замке, казался в равной степени идеалистическим и колониальным. Ирландия была представлена только в Вестминстере и управлялась (в теории) из Лондона, но в Дублине был лорд-лейтенант, или наместник, назначаемый короной, и сохранялись пережитки обособленной исполнительной власти. В Ирландии были собственный Тайный совет и по большей части изолированная судебная система, возглавляемая лордом-канцлером и лордом главным судьей; были независимые юристы и даже – после 1899 г. – нечто вроде отдельного ирландского министра сельского хозяйства (вице-президент Министерства сельского хозяйства и технического руководства). В центре этого административного аппарата было скопление высокопоставленных гражданских служащих, часто англичан, как правило компетентных, хотя и узколобых, чиновников, в которых снисходительность провокационным образом сочеталась с самоуверенностью. Таким образом, ирландское правительство представляло собой нагромождение старых, полуавтономных институтов, оставшихся со времен, когда страна была отдельным королевством, и новых институтов унии. При этом вся структура лежала в тени процветающего империализма.

Парадокс ирландского правительства в XIX веке заключался в том, что, несмотря на огромное разнообразие институтов, несмотря на относительное благодушие министров и чиновников и несмотря на то, что – особенно в конце века – местными чиновниками и полицейскими в основном становились католики-ирландцы, этот административный паноптикум был крайне непопулярен. Уния была несовершенна с точки зрения правительственных институтов и не смогла завоевать народных симпатий. Можно кратко перечислить причины этого. Во-первых, полагающаяся на свод законов уния была заключена после кровавой правительственной победы над республиканскими мятежниками в 1798 г. Главным образом она служила нуждам британской безопасности и защищала существующие территориальные интересы в Ирландии. Хотя архитектор унии Уильям Питт долгое время стремился к ее заключению, возможной ее сделало лишь британское военное превосходство[431]. Во-вторых, Питт предполагал одновременно с заключением унии гарантировать католикам полное гражданское равенство, но от этой политически принципиальной уступки в итоге было решено отказаться. Католические иерархи, которые сдержанно поддержали предложение о заключении унии, надеясь на уступки, почувствовали, что британцы их предали, а все католическое сообщество, которое с самого начала рассчитывало на место в рамках унии, в итоге оказалось за бортом. Это отчуждение имело далеко идущие последствия. С конца восемнадцатого века политическая и экономическая уверенность росла, подстегиваемая подъемом ирландской экономики, некоторой поддержкой со стороны либерально настроенных протестантов и ограниченными законодательными уступками правительства (например, возвращением гражданских прав католикам-фригольдерам, имевшим не менее сорока шиллингов ренты, в 1793). Бок о бок с этим общим экономическим развитием шел быстрый рост ирландского населения и, в частности, очень быстрый рост католического рабочего класса. Этот процесс консолидации продолжился и в девятнадцатом веке, когда был одержан ряд политических побед, включая “эмансипацию” католиков в 1829 г. (предоставление им более или менее полного гражданского равенства) и отделение официальной англиканской церкви, Церкви Ирландии, от государства в 1869 г. Стоит отметить, что большая часть этих побед была одержана в ущерб интересам старых элит, несмотря на их оппозицию. Даже столь поверхностный обзор мгновенно обнажает слабости унии: вопреки намерениям Питта она успешно служила британцам и их стремлению к доминированию, практически не учитывая интересы сообщества, которое было одновременно самым многочисленным, самым динамичным и самым непреклонным.

Это обстоятельство подогрело националистические симпатии ирландских католиков[432]. Однако зарождение дерзкого католического национализма ни в коем случае нельзя назвать предопределенным. Хотя, оглядываясь назад, многие писатели-националисты видели преемственность между католическим конфедеративным протестом 1640-х, якобитским сговором 1680-х, сговором Объединенных ирландцев 1790-х и различными вариациями националистического протеста в девятнадцатом веке, в реальности католическая политика была значительно более сложной и не сводилась к параду национализма[433]. Если, как заметил Эли Кедури, империализм порождает национализм, то обстоятельства британского правления в Ирландии в некотором роде стимулировали формирование внушительной коалиции националистических сил[434]. Для этого не требовалось массового республиканства (ирландское республиканство почти наверняка достигло пика только в период войны за независимость): многие популярные ирландские политики, от идеолога эмансипации Даниела О’Коннелла до последнего лидера Ирландской парламентской партии Джона Редмонда, сочетали стремление к ирландскому самоуправлению с верностью британской короне или приверженностью ирландскому участию в империи. Однако неспособность сменяющих друг друга британских правительств пойти навстречу этой характерной (и в остальном весьма успешной) традиции ирландского верноподданнического патриотизма обосновала требования более воинствующего и радикального националистического лобби. Эти конституционалисты-националисты, определенно, допускали сохранение остаточной связи Британии с ирландским правительством: разрыв этой связи объясняется не только неумолимым подъемом сепаратистского республиканства, но и британской политикой в Ирландии и влиянием исторического случая.