– Можешь считать стул магнитом, – ответил Константин, решив не отягощать девушку научными терминами. – Магнит притягивает внимание луча к вибрациям сидящего на стуле, не растрачивая энергию понапрасну.

– А это не больно?

Вопрос прозвучал по-детски мило, Константин невольно рассмеялся. Смех вышел раскатистый; эхом отразившись от пустых стен, он приобрел зловещую окраску. Ученый, смеясь, отрицательно покачал головой. Но девушке было не до смеха. Она сохраняла сосредоточенность, застыв в напряженном ожидании.

– Прошу! – произнес Константин, предлагая свое плечо, чтобы усадить девушку на сиденье стула.

Марианна обняла его за шею, от тесного контакта она почувствовала неловкость – их вынужденная близость казалась нелепой, неуместной в обстановке гнетущего мрака, голых стен, в соседстве с «электрическим стулом». Марианна пыталась более или менее сносно устроиться на стуле, ерзала туда-сюда, опираясь на жесткие подлокотники, когда болтавшееся на пружине приспособление задело прическу. Марианна вскинула голову.

– А это для чего нужно? – спросила она, брезгливо морщась.

– Фиксатор? Тебе он не понадобится, – ответил Константин, небрежно откинув пружину назад за спинку стула. – Фиксатор требуется тем, кто склонен дремать во время сеанса. Да, да, и такое бывало, – произнес он, заметив недоверие во взгляде девушки. – Напоминаю: в твоем распоряжении всего минута. Вряд ли ты успеешь заснуть.

Дальше тянуть время не имело смысла. Марианна, уперевшись в подлокотники, вымолвила, решительно подняв подбородок:

– Что ж, приступим! Давай шапку! Жми на кнопку! Или как там она включается…

– Ты сама приведешь луч в действие.

– Как? Позволь спросить.

– Активатор – в твоей голове. При помощи магнита луч сам настроится на твои вибрации, выискивая черные дыры, болезненные состояния, вскрывая гнойники по ту сторону теней, чтобы выбрать верный угол падения луча для заполнения пустот.

– А чем можно заполнить пустоты?

– То, куда вела тебя красная нить, не есть сами события. Как я уже говорил, это всего лишь воспоминания о них. Благодаря АЛИКу ты вольна их переписать, переиначить, как тебе заблагорассудится.

– Так что от меня требуется, чтобы начать сеанс?

Константин бережно развернул шапку и протянул Марианне:

– Надевай!

Марианна вновь ощутила тяжесть головного убора, когда он оказался у нее в руках. Марианна спешно нахлобучила шапку, алая ткань практически полностью закрывала брови.

– Что теперь?

– Теперь думай! Думать – все, что от тебя требуется. Помни – шапка подчиняется приказам.

– Приказам забыть?

– Нет, помнить! Это как в притче о монахе и розовом слоне. Ученик монаха много раз пересекал один и тот же мост и не думал о розовом слоне, пока монах не велел о нем не думать. Если ты настойчиво прикажешь разуму забыть неугодный эпизод прошлого, он неминуемо будет всплывать в уме как незавершенный гештальт, перегружая память, расходуя энергию, вместо того чтобы направить ее на сотворение новой идеи, которая, попав в поле действия луча, внедрилась бы в твое подсознание. Но та же формула работает в обратном направлении. Вели себе думать о чем-то, и твой ум станет искать любую возможность уклониться от императивно навязанной мысли. Разум не выносит прямых директив – это факт. Поэтому думай о розовом слоне, и он сам уйдет из твоей головы, как гонимый ветром сор. Энергия высвободится, ты почувствуешь это и сочинишь свои собственные мечты, луч поймает их вибрации, заполняя пустоты черных дыр.

Марианна задумалась, проигрывая что-то в уме.

– Но особо не обольщайся, – поправил себя Константин. – За минуту ты, вероятно, успеешь оценить весь спектр возможностей, которые открывает луч, но для того, чтобы ими воспользоваться, потребуется гораздо больше времени. Пока что мы не можем позволить себе «больше времени» – Вихрь резонирует, создавая помехи, и длительная работа АЛИКа может привести к непоправимым последствиям, вплоть до тотальной утраты памяти.

Константин задержал взгляд на приготовившейся думать Марианне, восхитительно очаровательной – красный действительно был ей к лицу.

– Думай! – сказал он, поворачиваясь к выходу. – Помни о том, что хочешь забыть.

– Поняла, – сказала девушка, и голос ее слегка дрогнул. – А ты разве не останешься?

– Меня здесь быть не должно. Я – тоже помеха, как и Вихрь. Пульт тебе оставить не могу, ты понимаешь. Не волнуйся! Ровно через минуту я открою дверь.

Марианну отнюдь не радовала перспектива остаться в одиночестве в темной конуре – почти как в том лесу, – но отступать было поздно и стыдно. Она кивнула, приготовившись вспоминать и думать, думать и вспоминать. Силуэт Константина мелькнул на прощание в исчезающей полоске света, створки шкафа захлопнулись, и Марианну объяла тьма, и лишь ей одной она вверяла свои думы и грезы.

Как только девушка надела шапку, та будто потеряла в весе, растаяла, сделавшись абсолютно невесомой. Теперь предстояло думать. Легко сказать «думай», но о чем? Что прежде всего ей хотелось бы стереть из памяти? Одна минута, всего одна. Время гнало коней, и выбирать не приходилось. В памяти всплыли холодная грязная жижа, корни, выныривающие из снега, как внезапно разбуженные змеи. Но, к удивлению для нее самой, тот, без сомнения, мрачный эпизод недавнего прошлого заслонило, грубое, злое лицо цыганки, пустой перрон и отходящая от станции электричка – то, что для памяти было невыносимее, горше, то, что неизвлеченной занозой застряло в сознании, сочась гноем, источая смрад, отравляло, убивая мечты. Марианна мысленно скомандовала думать, взывая к памятным, саднящим изнутри деталям: морщинам в уголках жесткого рта, низкому голосу с певучим наречием, грузной походке, пожелтевшим от курения пальцам и золоту, сверкнувшему в ехидной улыбке. «А ведь это же я – цыганка с золотым зубом. – Осознание этого стало самой важной деталью из всех. – Вся моя жизнь, и проклятие, и немощь – все это план цыганки, мой план, – всплывали в памяти мысли. Время не щадит коней. – Думай!» Марианна, продолжая вспоминать о цыганке, не заметила, как навязанные ее прямой директивой думы стали постепенно меркнуть; они уходили с авансцены сознания, становясь фоном, пропадая совсем, а на их месте возник отблеск света кристальной чистоты – не белого, а чистого, прозрачного, незапятнанного и полностью свободного.

Так Марианна узрела или скорее ощутила луч, и тот дышал свободой. Свободой – воздушной, невесомой, безграничной; за пределы разума и земных стихий простирался ее простор. Марианна понимала – на этом просторе возможно творить, сочинять, что заблагорассудится изголодавшейся по счастью душе, минуя проклятие, немощь, срывая цепи навязанных устоев, обрывая красные нити, стараниями цыганки некогда соединявшие метки памяти. Она представила себя стоящей на высокой скале в бескрайней пустоте посреди чистого лучезарного сияния, и ей захотелось прыгнуть со скалы, разбежаться со всех ног и прыгнуть! Но только так, чтобы прыжок этот никогда не заканчивался. Еще мгновение, и она бы разорвала красные нити – оковы памяти, пригвождающие к земле, в готовности совершить прыжок в кристально чистое ничто. Луч давал свободу от самой земли, освобождал от страха, наделял решимостью сделать шаг. «В пропасть!» – поддавшись эйфории, вслух произнесла Марианна, когда глаза прорезал свет и руки Константина сомкнулись у ее головы, второпях стягивая с нее шапку.