парень, наконец-то, а она уж чуть было не решила, что ты все-таки не стоишь ее внимания. – Дедушка, – повторяет он более уверенно и выпрямляется, воевода мальчишек. – Они направляются на хутор Лаэрта!

Мальчики-ополченцы бегут во мраке. Афина – рядом с ними: летит тенью, дает им второе дыхание, дает им силу, – так что на мгновение они снова свободны, как дети, играющие в полях, не обременены доспехами, не думают о смерти, лишь о доблести и историях – тех историях, что расскажут поэты, тех песнях, в которых они станут героями. Как странно, что, делая мужчин из этих мальчиков, Афина сначала превращает их в детей, прогоняет из их голов память о смертности, мысли о кровопролитии, и они бегут, бегут, бегут к хутору Лаэрта.

Я уже там, конечно. Бужу живущих в доме сквозняками, мерзкими снами, кусачими насекомыми и причудившимся запахом дыма. Лаэрт просыпается одним из последних, ворочается под тонкой шерстяной тряпкой, которую называет одеялом, – намного некрасивее, чем тот саван, что как бы ткет его сноха, – и бормочет, и брюзжит, из уголка рта стекает слюна. Я бы влепила ему пощечину, ослепила бы своим божественным присутствием, но другие увидят, в небесах зашевелится Зевс и задастся вопросом: а что это там делает его жена с умами смертных? Так что вместо этого я хватаюсь за одну из старух-служанок, сжимаю ее мочевой пузырь так, что она с хныканьем выбегает в темноту, и там, в лунном свете, она сможет бросить взгляд на море. «Смотри! – кричу я ей. – Узри!»

Наверное, я перестаралась: она так стремится поскорее облегчиться, что мне не удается ее ни на что сподвигнуть, пока она со вздохом устраивается над выгребной ямой; но, как только она заканчивает, я снова трясу ее и рычу почти слышно: «ДА ПОСМОТРИ ЖЕ ТЫ, ТУПАЯ СТАРУХА!»

Она наконец поднимает голову, сначала не видит, но я кидаю ей что-то в глаз, тогда ее взгляд снова падает туда, и она наконец замечает блеск лунного света на доспехах, слышит звон металла на ветру. Она сначала не понимает, а потом приходит к какому-то своему выводу и бежит в дом, крича:

– Воины! Воины идут! Одиссей вернулся!

Я так сильно бью себя ладонью по лбу, что с низкого потолка сыплется пыль, с крыши – солома. Лаэрт, который несколько осмотрительнее, медленно поднимается, жуя пустым ртом, будто не может говорить, не разогрев сначала свои беззубые десны, и наконец произносит:

– Воины?

– Идут сюда! – пронзительно кричит женщина. – Твой сын вернулся!

Я не знаю, почему Афину так зацепил сын Лаэрта, но про отца могу одно сказать: иногда он оказывается не дураком. Ясон не зря его взял на «Арго», и, учитывая, что остальная команда состояла из Зевсовых ублюдков со львиными мышцами и комариными мозгами, я вас уверяю, что Лаэрта там ценили не за стальную мощь. Он добавил команде жестокого остроумия, тихой трусости, и Ясону стоило бы следовать его примеру в тяжелые времена. Так что Лаэрт вытаскивает себя из кровати, не тратит время на одевание, только набрасывает тряпку – несколько грязную – на самые интимные места и ковыляет к двери. Он смотрит в ночь затаив дыхание, слушает звуки из темноты и заявляет:

– А теперь мы убежим и спрячемся в канаве.

Старуха ахает, а я готова обнять его, сжать так, чтобы он лопнул.

– Но, господин… – начинает она.

– Когда мой сын вернется, он придет один, с подобающим уважением и убедительным объяснением того, где его носило последние восемь лет, – отмахивается Лаэрт. – Короче, ему придется хорошенько передо мной поунижаться. Принеси мой плащ! Мы спрячемся и будем ждать, пока все это не закончится.

Она бежит за его плащом, а я кружусь волчком в воздухе вокруг него. Он прикрывает глаза. Может быть, почувствовал мое присутствие, помнит его прикосновение с тех времен, как был моложе, – но теперь не время об этом думать. Накинув свой потертый, выцветший серый плащ, он кивает и с изяществом кентавра гордо убегает прочь.

Через несколько минут после этого до его двери добираются налетчики. Они вламываются внутрь, видят горящий светильник, смятое одеяло на деревянной лежанке. Они зовут старика, думая, вероятно, что Лаэрт, будучи благородных кровей, ответит, если его позвать по имени, словно он Гектор или Ахиллес, а не тот, кто прячется в канаве на другой стороне темного поля, смердящего свиным навозом. «Царь Итаки! – кричат они. – Выходи, старик! Выходи!»

Лаэрт не выходит; он лежит в канаве, повернувшись спиной к своему дому, сведя вместе пальцы на груди, как будто пытается рассчитать орбиты звезд над собою, а его домочадцы молча сжимаются от страха.

Когда становится ясно, что Лаэрта в доме нет, да и богатств, мягко говоря, немного, один из разбойников, тот, что понаходчивее, выхватывает из очага горящее полено и кидает на все еще теплую постель старого царя, таким образом вызвав пожар, который еще до зари сожжет хутор Лаэрта дотла.

Сделав это, они уходят без выкупа и без добычи и поворачивают обратно, в сторону своих кораблей.

Так кончается первая битва этой ночи.

Вторая происходит через несколько минут, когда разбойники, возвращаясь с пустыми руками и злыми лицами от разгорающегося хутора Лаэрта, натыкаются на шеренгу вооруженных мальчиков, которые соединили щиты и выставили копья: это Телемах приказал им занять оборону, чтобы не дать разбойникам скрыться. Первый «не совсем иллириец», который в руках тащит поросенка, а на спине – связанную козу, видит их и останавливается так резко, что остальные чуть не врезаются в него, и постепенно у него за спиной выстраивается полукругом весь отряд несколько удивленных налетчиков. Им есть чему удивиться.

Во-первых, они не ожидали никакого сопротивления, и молчаливая стена почти что мужчин перед ними – это неприятное препятствие на пути их замыслов. Во-вторых, если бы сопротивление и было, они ожидали землепашцев с палками, а не вооруженных и, наверное, даже обученных воинов с копьями и щитами. Но, увы, впечатление, что перед ними легендарные воины Итаки, храбрые спутники Одиссея, рассеивается при более внимательном взгляде, ведь вот, смотрите: этому мальчику слишком велика нагрудная пластина, она впивается ему в подмышки неудобно и некрасиво, так что плечи у него торчат, как крылья чайки. У второго шлем еле держится на качающейся под его тяжестью голове. А у третьего щит погнут так, что и на щит уже непохож почти, и одной стороной плоско прилегает к руке. Поистине если это лучшее, что может собрать Итака, то век героев действительно ушел без возврата. А потом разбойники смотрят еще внимательнее и видят наконец, что пусть мальчикам и не хватает военного опыта, хорошего вооружения и умения, зато им категорически не хватает численности.

– Ну, – бормочу я на ухо Афине, опускаясь рядом с ней позади шеренги итакийцев, – вот