Илья шел следом за Сашей и с нехорошим интересом дожидался, когда отвалится каблук. Тот хлябал: на вязком месте отставал от ботинка и со смачным шлепком возвращался на место. На сухой тропе идти было легче. Жаль, таковой почти не случалось.

Свершилось. Каблук отвалился от подошвы. АФ сделал пару шагов и только тогда заметил пропажу.

— Якорь в корень! Потерял! Все — конец котенку. Мокро. Куда я босиком?

Будто до сих пор шел с сухими ногами. Обувка, поди, с первого шага промокала насквозь.

— Не печалуйся, Александр Федорович, найдется твоя пропажа.

— Нет. Он, думаю, в преисподнюю провалился. Чалится сейчас где-нибудь в седьмом круге.

— А мы в каком?

— Четвертый, или пятый. Не помню. В детстве золотом читал умную книжку. Начало помню, когда такой же как мы, проявленец с Вергилием встретился. Дальше — смутно. Точно помню, что до конца так и не дочитал.

— Чего ты вообще взялся за Божественную Комедию?

— Любовь. Девчонка соседская, Люська…  носик остренький в конопушках. На голове синий бант.

— Вместе книжки читали?

— Как же! Она в мою сторону даже не смотрела. Я помладше был. Однажды слышу, она подружке про Данте рассказывает. Та вроде поддакивает, да все невпопад. Люська только фыркает. А я сижу и мечтаю, что она со мной так заговорит. А я — ни бельмеса. Она с третьего этажа. Я из полуподвала. Суди сам. В общем, я как раз половину первой части одолел, когда она возьми и поступи в московский институт. Уехала, а я остался с тяжелым как поддон с кирпичами томом Данте. Так и не дочитал.

— Не женился потом?

— Как это не женился?! Три раза.

— А нам заливал: не ходок, до женского полу интереса не имею.

— Да они как-то все — сами. Первая — из соседнего дома. Погуляли перед армией. Туда-сюда…  Меня мать жениться заставила. Антонина, само собой, против не была. Наоборот.

Свадьбу сыграли. Все как у людей. В армии я с год письма получал. Потом она писать стала реже. Вдруг, ни с того ни с сего, присылает телеграмму: «Еду к тебе». Я — звонить. Ко мне в Казахстан добираться неделю, да потом, поди, обратно выберись. Орал, что сам приеду в отпуск. Уговорил. У нас часть была особая — секретная, спасу нет. Только я в отпуск намылился, нам возьми, и на восемь месяцев приказом отмени любые отлучки. Опять звоню: так, мол, и так. Жди.

— Дождалась?

— Ага. Аккурат в день, когда я из армии вернулся, родила.

— Оба-на!

— Не поверишь, как я обрадовался. Вокруг побоище: родственники ее и мои как с ума посходили — стенка на стенку драться лезут. Ее мать передо мной половиком стелется. Моя мать орет: опозорила нас, блядь такая. Я, как порядок велит, ее парня нашел. Петька, ростиком сильно средний вышел, щупленький такой. Смотрю на него и вдруг соображаю: он же ее любит. Меня как ударило. Думаю, какой же я скот, что к нему с разборками приперся. Наслушался родни, и давай рыцарский кодекс нашей окраины блюсти.

— Не соблюл?

— Да на хрена? Собрал манатки и через два дня ушел от матери. Антонина тем же днем сошлась со своим Петькой. Живут, не поверишь, душа в душу. Еще двоих родили.

— А ты как?

— Пошел на завод работать. Специальность в армии еще приобрел и — к станочку! В цеху одна девчонка бегала. Худенькая, маленькая, зубы вперед торчат. И все около мужиков вертится. А и они не прочь: тягают ее по раздевалкам. Бабы, конечно, крыли девку матом, а ей хоть бы хны. Сам не знаю, как получилось, что она ко мне прилипла. В общежитии в одном жили — опять же удобно. Год так прокантовались. Ни проку с нее, ни толку. Как пришла, так и ушла.

— А третья жена?

— Это уже много позже. Ух, помытарила она меня. Два года кругами водила. Вроде вместе живем, она, раз, и уедет. Работа, командировки, слеты, конференции…  А то, работу бросит, уволится и в какую-нибудь тмутаракань — к геологам. Сама по образованию геолог. Поработает там сезон; возвращается, вся костром и потом пропахшая. Отоспится, в отпуск съездит — надо полевые изыскания защищать. Месяц она над ними покорпит, побегает с отчетами, надоест ей; и снова да ладом — увольняется. Перебьется где-нибудь до весны, а там — все поновой. Тридцатник уже вышел, а она по бивакам песни про паруса поет. Дочь родила, только после этого на два года осела. Тут-то я и понял почем фунт лиха. Она сама рвется, на руках ребенок, в голове ветер с парусами; и меня на части рвет. Только Ленка подросла, ее мать на бабку стала оставлять. И опять пошло: партии, костры, походы, рюкзаки…  Она и меня втянула, да там и разбежались. Я к тому времени окончил вечерний институт и ушел прорабом на стройку. Леночка то со мной жила, то с бабкой. А мать до сих пор мотается, не может ни к какому берегу пристать. Зато я вот — пристал, так пристал! А сам-то ты, Илюха, в той жизни, по бабам бегал, или дома у телевизора в тапочках сидел?

— Давай про баб не будем! Только вспоминаю, начинает колбасить. Меня в Алмазовке тоже кое-чем траванули. Мозги отшибает, но на потенцию — никакого влияния. Потому, мне про баб разговоры заказаны — рехнусь.

АФ остановился, обернулся к Илье:

— Я те по большому секрету скажу: как в сельву пришли, и меня потянуло. Сначала вроде мнилось. А сейчас, веришь — нет, два дня как чумной хожу.

— Зомби наши очухались…  Возможно, сельва действует как фильтр: все вбитое городской химией уходит. Радуйся, в отряды прибудем нормальными людьми. Кто дойдет, конечно.

— Капитан говорит, от стены до лагерей совсем немного. У него и карта подробная есть.

— Верь ему, Саша. Если бы ни Руслан, наш сусанин всех бы в сельве положил в первый день.

— Присмотреть за парнем надо. Кирюха — гад может перед самыми отрядами подляну устроить.

— Сергей на что?

— У того тоже не две головы. Я тут заметил, начальник в последнее время все с Толиком-сектантом шепчется, и Гонзаго к ним бегает. Да мало ли?

— Э, нет! Серегу ему не взять. Пока Углов рядом, Руслику ничего не угрожает. Но