посудину поближе к огню — подогреть. Искрящийся ежик в травяном жерле, успел потускнеть. Углов двинулся на поиски топлива. Только в потьмах — не в ту сторону. Илья догнал, указал, где они лежали. Сергей осторожно нащупал верхний шарик:

— Как думаешь, в руке не взорвется?

— А черт его знает. Кидай издалека как Руслан.

— Попробую.

Углов долго метился, но, когда бросил, снаряд аккуратно лег в лунку. Сюрреалистическая конструкция засияла с новой силой.

Подскочил, задремавший Александр Федорович:

— Напугали, якорь в корень!

— Ты из какой слободы? — без обиняков начал Сергей, подсаживаясь к огню. — Нам до места еще пилить и пилить. Давай, представляйся по всем правилам.

— А не захочу?

Углов, испытующе, посмотрел человеку в глаза, дернул углом рта, поскреб пальцем щеку:

— Имеешь право. Не обижусь.

— Из Игнатовки. Пять лет там отсидел.

— На нарах парился?

— Тамошняя жизнь похуже тюрьмы, я думаю. Хотя сравнивать не могу, не сподобился, так сказать. Собор видели?

— Ага.

— Я на стройке работал. В жизни тоже строителем был. Собор в последнее время хорошо пошел. Считай, уже больше половины подняли. Я перекрытия новые придумал. Сделал чертежи, пришел к старшему легату, показал. Тот зарубил. Не по канону, говорит. Будто он в канонах разбирается! Пошел я в секретариат. Выслушали, чертежи забрали. Долгонько ответа не было. Потом мне сообщают: в соборе — не пойдет. Не положено. Зато, в другом месте сгодится. Я — к легату. В каком месте строиться будем? Он на меня глаза выпучил. Я — к секретарю. Он тоже ничего не понимает.

— Тебе новость-то кто принес, про перекрытия?

— Да, такой мозглявый, все: божечки, божечки. .

— Харитошка, — опознал Илья. Сергей кивнул.

— Этот мозглявый и чаем одарил от хозяина.

— Легату, ты про чай, конечно, не сказал.

— Еще чего! И так не жизнь, а сон муторный. Как воскрес — сразу в карантин на полгода. Тюрьма тюрьмой. Работать только заставляют. И каждый день эта каша. Так надоела! Потом допросы пошли: кто такой, да какой веры. Я им про комсомол — в молодости пришлось побывать; про партию — так и не вступил, когда заставляли. Они — про церковь. Я: нет, говорю, не пришлось. Они, давай, меня уговаривать. Чего, тебе? Каких еще доказательств? Помер на земле, возродился тут. Жить тебе придется по канону, иначе нельзя. А я так отупел к тому времени, что плюнул: какая разница в Аду-то. На все, говорю, согласен.

Мне толкуют: самый главный тест осталось пройти, после него выпустим. Загнали голого в комнатку, две свечи горят на столике, посреди кровать, в кровати женщина. Старовата, конечно, но на бабу еще похожа. Я на нее смотрю и думаю: на хрена она мне сдалась? Я и в жизни-то в настоящей не большой ходок был, а уж в Аду оно и даром не надо. Она на меня смотрит, я на нее. Так постоял, потоптался, замерз. Тут меня вытягнули обратно и отпустили в ранге младшего монаха. Отправили на строительство.

Я потом уже узнал: в кашу, все врем пока сидишь в карантине, сыплют отраву, чтобы до баб не тянуло. Многие так и живут потом. Молятся да работают, работают да молятся. Но есть и такие кто избежал. Рыжего видели, борода во все стороны? Этот в отряды попал за жену легата. Совратил бабу. Значит что? Значит, якорь в корень, не на всех действует. Вот так Сократ на каторгу и загремел, хотя в жизни человек пустой и полностью для режима безвредный.

— А ты как? — напомнил Сергей.

— По дурости. Пошел же к легату, потом к секретарю с вопросами, если новую хоромину Прелат строить собрался, так мне бы место для начала посмотреть, чертежик составить…

— Идиоты, — заключил Илья. — За такое человека на каторгу отправлять.

— Постой, — Сергей чему-то ухмылялся. — Тут, Илюха, другим пахнет. С Прелатом тебе, Александр Федорович, поговорить та так и не удалось?

— Сподобился, когда в подземелье угодил. Вытянули на допрос. Сидит худой старец, лицо черное, руки как у мумии. Секретарь все расспросил, ответы записал. Прелат, в лице не меняясь, скомандовал: в отряды. Почему, отчего, кого прогневил, так и осталось за ним. Дальше потоп случился. Нас едва успели из подземелья достать. Перегнали к самым стенам собора. Я видел, как его илом замывало. Подумал еще, вода схлынет, всем работы прибавится, может, и меня от отрядов вернут. А с другой стороны, опять: утро — молитва, день — работа, вечер — молитва. Три раза поел и спать. Раз в квартал премия: кого-нибудь на костре сожгут. Потолкаешься в толпе, на завтра — читай сначала. А как увидел нового Прелата, и вовсе расхотелось проситься — старший секретарь. Да дерганый какой-то стал. На меня глянул, и как заорет: в костер его! Надо показательное аутодафе устроить. К нему некто в черном подкатился, пошептал. Ах, говорит секретарь, жаль, что именно этого нельзя. Тогда — в отряды.

— Что из всего изложенного следует? — Илья глянул на, криво улыбающегося Сергея.

— На очистные кто идет? — спросил Углов и сам себе ответил. — Уголовный и мелко-неугодный элемент. А в отряды?

— Не понимаю.

— Политические. Статья пятьдесят восемь дробь шестьсот шестьдесят шесть.

До Ильи стало доходить. Но соглашаться он пока не торопился. Какое отношение к местной политике может иметь АФ, или Сократ, — борода веником, — умыкнувший чужую жену, или все они…  Кто? Нарушители устоев? Не угодные, неудобные?

— А как быть с беспамятными? От них какой вред властям предержащим?

— Пушечное мясо, — отрезал Углов. — На лагпункте стража получает с головы. Политических может не хватить. Вот к ним в компанию и набивают зомби. Часть останется на Китайской Горке, по дороге кто-то погибнет. А город Дит не может без даров леса. Смотри как верно задумано: прекратись поставки из лесу, город останется без лекарств, древесины и пряностей, без папира в конце концов.

— А что на счет добавок в пищу скажешь? Я по себе сужу: никаких особых изменений…

— Черт его знает. Думаю, в разных слободах и отраву используют разную. Тебя ж никто в Алмазовке работать не заставлял. Ешь вволю казенной хавки, спи столько же. И все — тихо спокойно. В Игнатовкее работать надо. Там кумарному делать нечего, на молитве заснет. Чего доброго, и на сожжении уйдет в мир иной под наркозом.

— А в Крюковке?

— Никогда не слыхал. Да и