– Да не у нас! – отмахнулся Лука. – Если бы у нас, его быхоть кормили! Бедолагу этого заточили в верхней келье того самого монастыря,который он осквернил своим блудодейством…

Паоло очень хотелось подпустить подходящую шпильку, он дажехихикнул возбужденно, однако побоялся прервать поток красноречия Луки изаставил себя замолчать.

– Двери в ту келью заложены наглухо, чтоб ни выйти из нее,ни войти никто не мог.

– Ни войти никто не мог? – вытаращив глаза, повторил Паоло.– Он, стало быть…

– Вот-вот, – сурово кивнул Лука. – Дана ему одна чаша воды иодин ломоть хлеба, одна посудина масла и факел. А распоряжение от Советаинквизиторов такое: держать блудодея там замурованным, чтоб жил столько,сколько достанет продовольствия и сил.

– Сколько достанет продовольствия и сил… – эхом отозвалсяПаоло, вообразив себе жуткое зрелище медленного умирания. Впрочем, посколькувся его служба тюремщика состояла именно в созерцании такого медленногоумирания, он довольно скоро ободрился и с новым сожалением воззрился напростертое на лавке тело:

– Да, но с ней-то что делать?

– Как что делать? – пожал плечами Лука. – Померла такпомерла, нам же хлопот меньше. Бери ее за ноги, да пошли. Нет, лучше за плечибери – ты помоложе, сил у тебя побольше.

– А ежели она только лишь в бесчувствии? – не унималсяПаоло. – Ты не знаешь, когда баба в бесчувствии, с ней побаловаться-то можно,или как?

– Вот именно – побаловаться разве что, а не дело сделать! –фыркнул Лука. – Ну что за прок с такой бабы? Это же все равно что в дуплотыкаться или вот в дверную щель. Деревяшка – она и есть деревяшка. Впрочем,ежели невтерпеж – давай валяй. А я не буду, нет уж, спаси господи.

Только что Паоло был исполнен самого жаркого желания – ивдруг как рукой сняло! Немалую роль сыграло полное равнодушие Луки. Вот ежелибы он спорил, кто будет первым… А так – какой интерес? Да и, может, она ивпрямь померла, вот только окоченеть не успела. С мертвой – ой нет, не надо.Поди, там внутри уже захолодало все. Лучше уж Паоло потратит десять-двадцатьсольди на шлюху, зато не отморозит свою гордость.

– Ну хорошо, – кивнул он, хватая узницу за плечи. – Ужепошли, хватит тут стоять.

– Погоди, дай заверну. Что ж как попало дело делать? – Лукас ворчаньем развернул подобие савана – кусок грубого белого полотна – и накинулна тело. – Гляди голову замотай хорошенько!

«Вот еще, время терять, – подумал Паоло, все мысли котороготеперь были в портовом кабачке, где собираются шлюхи. – Какая уж теперьразница?»

Конечно, хлопот своей небрежностью он себе наделал немало,потому что угол ткани все время норовил съехать с лица покойницы, а этого Луканикак не должен был заметить. Паоло так старательно удерживал предательскийлоскут, что ничего вокруг не видел, устал как собака, и к тому времени, как онипогрузили тело в лодку и добрались до укромного места на берегу лагуны, гдеиздревле «хоронили» узников Карчиери, ему хотелось одного – поскорее отделатьсяот трупа. Однако надо было еще привязать камень к ногам.

Ночь давно уже наступила, и поднялся ветер. Вода плескаласьо берег – беспредельная, незримая, и ее черная зыбь наполняла душу тревогой.Ветер рвался, плакал и кружился в небе, полном больших облаков; самый малый,последний след пожара, обагрявшего запад, исчез. Порою луна появлялась вразрывах туч; она плыла, пробираясь от одного просвета к другому, потухая почтитотчас после того, как вспыхнет, и обливая на минуту своей струей сумрачныеволны, оставляя на них тусклые желтовато-серые и мрачно-зеленые пятна. В этихпромельках света едва можно было успеть различить необъятный круг небесногокупола; земля на горизонте чудилась лишь узкой полосой цвета угля; всеостальное пространство поглотили трепещущее море, мутный туман и плотные телаоблаков.

Запеленутое в белую ткань тело положили на ступеньки. КогдаПаоло распрямился, в лицо ему ударил такой порыв ветра, что он едва удержалсяна ногах.

– Ну и ну! – пробормотал он. – Как бы не сдуло!

– Tебя, что ли? – хохотнул Лука. – Да, ты тощий! Ну таккамень себе к ногам привяжи, чтоб и впрямь ветром не унесло.

Это была шутка на славу! И напарники долгим хохотом отдалией должное. Наконец Лука вспомнил о деле и склонился над корзиной (на этомместе, где такие дела издавна делались, стояла немалая корзина с камнями разнойвеличины и веса), а Паоло приготовил веревку. Они обвязали и закрепили веревкоюкамень и уже поволокли его к мертвому телу, как вдруг Лука запнулся и опустилношу.

– Нет, погоди-ка, – сказал он странным голосом. – Пока немогу.

– Ты чего? – возмущенно воззрился на него Паоло. – Чтозначит не могу?

– Сказал же – пока! – огрызнулся Лука и, пошарив на поясе,извлек на божий свет – вернее, на божию ночную тьму – нечто небольшое иневзрачное, но булькающее столь приманчиво, что у Паоло зачастило сердце приэтом расчудесном звуке. – Мне надо выпить.

Паоло тотчас ощутил самую острую необходимость сделать то жесамое. Они всегда пили с Лукою – но после работы. Паоло и в голову неприходило, что можно и до, и во время, и после. Как же замечательно, что Лукапридумал это!

Старший тюремщик приложился к фляжке и не отнимал ее ото ртастоль долго, что Паоло забеспокоился.

Когда фляжка попала ему в руки, он первым делом взболтал ее,и на душе полегчало: там еще оставалось более чем достаточно! Он всосал в себяжгучую жидкость и едва не задохнулся: этот напиток был покрепче всех, которыеему приходилось пить. Ох, забирает… забирает…

Ноги у него подогнулись, и он сел рядом с Лукой, который ужеудобно устроился на ступеньках. Сесть-то они сели, а вот смогут ли встать? Чтоже это такое с ногами?

– Сейчас отойдет, – успокоил его Лука. – Это только первуюминуту в ноги шибает, а потом таким теплом ляжет под сердце, так головувзвеселит, что… эхма! И все нипочем!

– Нипочем… что? – не понял Паоло.

Лука глянул на него исподлобья и смущенно махнул в сторону:

– Да вот это… вот это нипочем.

Паоло поглядел. Что за чепуха? Нет там никого и ничего,кроме белого, спеленутого покрывалом тела. Это оно, что ль, тревожит Луку? Дану, быть того не может!

– Ты что, боишься? – спросил он не подумав, и испугался, идаже голову прикрыл руками, спасаясь от справедливого гнева Луки, однако старшийтюремщик не разгневался, не возмутился, а с тем же смущением кивнул: