– Да не то что боюсь, а как-то так… помощником Харона себячувствую, понял?

– Какой еще Харон? Не знаю такого. Он откуда? Из какойтюрьмы?

Лука хихикнул и чуть не свалился со ступеньки.

– Эх, брат… Харон – не тюремщик, а перевозчик. Перевозчик,понял?

– Баркайоло? Или паромщик на острове Лидо?

– Вот-вот, что-то вроде баркайоло, – подтвердил Лука, сделавеще один увесистый глоток, и Паоло отозвался не раньше, чем последовал егопримеру:

– Все равно не знаю такого.

– Да его и не может никто живой знать, – таинственно шепнулнапарник. – Он и сам с живыми не знается. А вот как помрешь, он тут как тут.Хватает тебя и везет через канал – Ахеронт называется – в Аид.

Последнее слово показалось Паоло чем-то знакомым, но емудовольно долго пришлось его обдумывать, пока из глубин памяти не выплыло другоесозвучие – ад. И стало как-то не по себе. Что это завел тут Лука? Еще проспасение души начнет болтать… Конечно, пора было покончить с делом и убиратьсявосвояси, однако ноги никак не хотели слушаться. Тем временем Лука повернулголову и поглядел на Паоло темными пьяными глазами.

– Ты не думай, я не спятил. Хотя и впрямь мне теперь то идело мерещится ладья этого перевозчика. Ведь Харон – это язычник, приберигосподь его душу грешную! Мне про него рассказывал один узник – упокой боже иего на небесах! Бывало, приду к нему в камеру, а он посмеивается: «Ну что,подручный Харона, не по мою ли душу явился? Когда решено меня через Стиксперевезти?»

– Ахеронт, – уточнил памятливый Паоло. – Ты говорил, чтоканал, ну, где плавает тот баркайоло, называется Ахеронт.

– Да черт ли их разберет, язычников! – с досадой отмахнулсяЛука. – Этот-то, знакомец мой, и так, и так этот канал называл. У них там ещекакая-то Лета была. «Кану, – говорил, – в Лету – и все, и не помянет никто».Может, какой-нибудь боковой каналетто в этом ихнем Аиде, бес его знает. По егои вышло. Мне его в воду бросить не выпало. Как-то повели его на дознание Советадесяти, и уж очень разозлил он их там. Богохульствовать начал, или не знаю что,только со злости нажал кто-то на пружину, у него под ногами отвалиласьсекретная плита – и все. И больше я его не видел. – Лука сотворил крестноезнамение и вздохнул с тоскливым подвывом. – Однако же как прилипло это ко мне:Харон да Харон. Спускаю их, покойников, в воду, а они как будто шепчут: «Неспеши, греби помедленнее, Харон, ведь путь через Ахеронт безвозвратен!» А вотесли винишка выпью до того – ничего не слышу. Куда как легче работать!

– Слушай, – вдруг расчувствовался Паоло, – а давай егопомянем, знакомца твоего. Он сказал: никто не помянет, а мы за него выпьем.

По-хорошему следовало уже оказаться на полпути к пристани, кшумной траттории, но уж больно хотелось еще отведать забористого напитка изфляжки Луки! Тот охотно согласился. Помянули узника, а потом, когда Лукавзболтал фляжку и в ней прощально булькнуло, допили и остатки: чтоб не высохли,спаси Христос.

И только тут Паоло наконец-то почувствовал, как тяжестьуходит от ног, а к сердцу и голове поднимается желанное успокоение. Правда,вино выделывало с глазами дурные шутки. Так, ему вдруг почудилось, чтоступеньки, на которых лежал длинный белый сверток, к которому они так и неуспели привязать камень, вдруг зашевелились и принялись раскачивать неподвижноетело, а потом и подбрасывать его, перекидывая со ступеньки на ступеньку, датак, что оно все ниже скатывалось к воде.

– Эй, поосторожнее! – прикрикнул Паоло. – Еще уроните!

– Чего там? – обернулся Лука, но ступеньки, похоже,струхнули и послушались: притихли.

– То-то! – погрозил им Паоло и зажмурился, силясь преодолетьновый приступ головокружения. Да… от ног ушло, в голову пришло. Она сделаласьтакой тяжелой да горячей, что невыносимо тянуло прислонить ее к чему-топрохладному – хоть бы к тем же самым ступенькам. Он так и сделал, и блаженство,охватившее его, было таким всепоглощающим, что Паоло счастливо вздохнул… сприсвистом… всхрапнул…

– Святые апостолы! – взревел рядом Лука, и голос егопочудился Паоло грубой рукой с пальцами-крючьями, которая выдрала его из сна. –Да где же она?!

Паоло открыл глаза. О… о! Che diavolo?! [40] Ступеньки опятьвышли из повиновения и так разошлись, что скинули мертвое тело в канал!

Хмель исчез, будто и не было его. Незадачливые палачиринулись к воде и принялись вглядываться в непроницаемую глубину.

Темная вода рокотала неумолчным шепотом, и сперва Паолотолько слушал ее, не различая ничего в этой огромной пустоте, полной зыбящихсяформ. На миг почудились вдруг очертания большой черной гондолы, невесомоскользящей по мрачным волнам, силуэт баркайоло, застывшие очертания пассажира –в чем-то белом… в белом покрывале?! Тьфу, черт, эти разговоры о язычниках –истинное бесовство! Паоло перекрестился разок-другой – и теперь видел толькотемноту и ночь.

Мало-помалу глаза привыкли и начали различать внутреннеедвижение моря: то вынырнувший гребень мелкой волны, то хребет широкорасплывшегося волнения, то гладкую поверхность спокойных глубин, то, наконец,воронку водоворота, захватившего в себя какой-то далекий отблеск, искру, белую,вдруг вскипевшую волну… Но это было не то, все не то!

– На дно? – робко предположил Паоло.

– Ах, если бы! – чуть не взрыдал Лука. – Но тут знаешь какоетечение? И тех, что с камнями, уволакивает, не то что… А ну как всплывет? Чтоскажет начальник тюрьмы? Сразу поймет, что мы не привязали груз! И пропали мытогда, говорю тебе – пропали! А ну тащи фонари поближе к воде, может, увидим?

«И что ты будешь делать, если увидишь? – едва не спросилПаоло. – Нырять, что ли, за ней, чтобы опять потом сбросить? Но я в воду неполезу, ой нет!» Он перекрестился. Конечно, подводное течение здесь необычайносильное и трупы все уволакивает в открытое море, потому и выбрали это место для«кладбища», а ну какой-нибудь упорный покойник задержался – и стоит теперь надне по стойке «смирно», воздев объеденные рыбами руки, готовый сцапать всякого,кто неосторожно сунется вниз?!

– Вижу! Вижу! – заорал Лука, бросаясь по берегу. – Вон она!Всплыла! Смотри! Да смотри же! Видишь?

Паоло так старался увидеть, что едва сам в воду не свалился.