Осветил — никого нету. Осветил все дома — никого. Стоит на столе водка и полбарана вареного. Сажусь, ем. В двенадцать часов ночи пришел отец.

— Здравствуй, сынок. Ты чего без спросу поел?

— Да я же сын.

— Все равно пропадешь.

— А ты как пропадешь?

— А я пропаду только тогда, когда ты ось острую, что на дворе, прямо мне в рот воткнешь.

Он ко мне, я от него. Во двор побежал за мной. Я ось схватил, он рот открыл, я раз его — и убил. А он сказал, когда еще живой был, что схоронить под ракитой. Так и сделал. Выдернул ракиту, там ямина, спустил туда отца. А я ведь стосковался по матери, по отцу. Решил к нему сходить. Подговорил меня на бичеве спустить под тот же куст. Спустили меня, иду — там темно. А в одной двери огни горят и там всякие черти: кривые, хромые. Всякие инструменты там. А я тоже был скрипач и скрипочка со мной. Я под лавку залез, лежу. У них сыгровка. Самый старый черт говорит:

— Не подыгрывать!

А мне не видно. Все кончат, а я еще трынь по струнам.

— Кто подыгрывает?

Ругает их, бьет. На третий раз нашли.

— Кто такой?

— Отца пришел посмотреть.

— Ты что, играешь?

— Играю на всем.

— Гитару надо нам.

— У меня есть дома.

— Так пусть чертенок сходит за ней.

Сообразил, что дело не так. Говорю:

— Гитара за образами.

— А тогда сам сходи.

— А покажите, где отец.

— Отец — сивый, кривой конь-водовоз.

Отец говорит человеческим голосом:

— Проси меня отпустить за гитарой съездить, а сам меня между ушей стукни поленом.

Так и сделал. Стал отец человеком.

— Ну, — говорит, — ты меня выручил из одного места. Теперь надо еще в рай сходить.

Напился пьяный я. Проснулся, гляжу — на хорошей койке.

— Где же я?

— Тише, в раю ты.

Поставили меня в дверях сторожить, никого не пускать. Идет смерть. Пропустить просит ее. Не пущаю никак. Пошел к господу доложить, мол, так и так. Господь говорит:

— Пусть уничтожает женщин от двенадцати до пятидесяти лет.

А я ей сказал:

— Грызи дуб старый три года от двенадцати до пятидесяти лет.

Второй раз пришла, детей грудных от году по пяти умертвлять господь приказал. Я ей говорю, что теперь молодой дуб грызть три года, от года до пяти лет.

— Ох, за что такое наказание?

Заохала смерть, пошла. Что ж ей больше делать? Так обманывал я ее три раза. Ангелы господу донесли, что я его обманываю. Призывает он меня и говорит, что в наказанье буду смерть на своих плечах носить. Захохотала смерть от радости, в ладони захлопала. Села на меня, и повез я ее на своих плечах. Долго ли, мало ли нес, а только пристал. Вижу — серый камень, сел отдохнуть. А любил я очень табак нюхать. Достаю табакерку, табак нюхаю. А смерть и так и сяк изловчается с плеча — заглядывает, что я делаю. Потом попросила дать ей понюхать.

— Слезай, — говорю, — на землю, понюхай.

Слезла она, нос свой затолкала в табакерку. Я ей говорю, чтоб всю голову. Она так и сделала, а ноги ее я сам затолкал. Захлопнул табакерку, бросил ее подале да так до сих пор и живу.

В РАЙ ИЛИ ПЕКЛО?

ЭТО однажды пришлось так. Один парень. Ну, его вроде начинали водить. По хорошим местам, где рай, — там цветы разные, там всякие хорошие вещи. А потом ведут по улице, написано на заголовке: "Пекло". Ага. А что такое, заходит, пекло? Там девок табун, гармонь-баян играет, пляшут, водки, папирос. Что ты! Танцы такие идут! И сидит за скатертью за красной с большой книгой человек.

— Ну, куда тебя, молодой человек, записать?

— Конечно, в пекло, тут, смотри, тут и девчата, тут и водка, и папиросы, куда лучше-то.

— Ну, иди распишись. — Расписался. — Вот тебе будет койка.

Ну что ж. Утром встает, поглядит: а черти возле котла для грешников кипятится, только хвосты крутятся там, а этого-то ничего нет.

— Слушайте, ребята, а где-ка это я?

— В пекле, где.

— А это где... девки?

— ...Так бы тебя сюда не затянули.

Ну что делать.

— Теперь, — говорят, — милый мой, никуда ты не девашься, тебя зарегистрировали, ты расписался.

Ну что будем делать? Минут двадцать не прошло, прибежал маленький чертененок, толкует:

— Все на конференцию, быстро!

А грешников-то триста душ, их же надо караулить.

Говорят:

— Вот ты еще пока присягу не принял, бери палку и карауль.

Он так и сделал. Ходит, ну вот хоть бы ты на дежурстве или я, знаешь, так это резво ходишь.

Ну что ж. Ангел приходит.

— Твои родители молются за своих покойников, царство небесное.

Ну, ангелу надо выкупать из ада кромешного. Он приходит.

— Молодой человек, ты мне этих душ триста грешников отдашь?

— Дашь... ишь ты умный какой, дармака ты хочешь получить покойников.

Ну, он понял, ангел, в чем дело. Вернулся, взял полштофа хорошей водки, предложил ему, принес. С радостью взял, что ты думаешь! И тут же, как выпил, и скапустился. Ангел забрал эти триста душ, увел. Черти прибегают с конференции, лежит наш дежурный и палка около него. Они его будят:

— Ванюшка, чего ты спишь? Где грешники, гад?

А он себе глотку колотит пальцем — что, дескать, пропил, а они думают — сожрал.

— Ах ты, проклятый человек, ты сожрал триста душ за три часа, ты и пекло у нас сожрешь!

Выгнали. Ну что, парень ходил-ходил, пришлось пропустить в рай, в пекле не годился.

ПРО ЧЕРТЕЙ

БЫЛО это однажды, жили черти: у него было три сына. Старшему говорит:

— Ты возьми всех богатых введи в грех.

Среднему — взять в плен всех преосвященных. Самому маленькому — крестьян.

Эти два сына своих сомустили. Малый не может сомустить в грех. Старый черт стал его бить.

Он говорит:

— Не бей, может, возьму в плен.

Мужик пашет пашню.

— Но, Савраска, допахивай. Пашню допашу, тебя отпущу, поем и снова пахать буду.

Черт взял хлеб вытряс. Мужик взял мешочек — пустой. Что такое? Человек унес бы с мешком, от птиц остались бы