А касаемо Кавгадыя… Петр, до поры до времени поддакивавший Бурнаку, наконец решился и невинным тоном сообщил, что на самом деле Азамат не погиб. Его подобрали, выходили и, хотя он в данный момент остался на Руси, но Сангре везет его послание, адресованное темнику. Кстати, как ему кажется, если Бурнак расскажет об этом темнику, тот его наверняка наградит за добрую весть. Судя по блеснувшим глазам сотника, стало ясно, что сообщить тот не забудет.

Поутру стало ясно, что они приближаются к основной ставке хана – татарские разъезды стали встречаться куда чаще. А спустя пару часов вдали показалось и широкое море самых разнообразных шатров, включая высокие белые, принадлежавшие самому Узбеку. Но туда Бурнак не поехал. Переговорив с одним из всадников, он махнул Петру рукой, указывая, где находится торжище, а на прощание поинтересовался, где именно он остановится.

Сангре пояснил, что помимо послания Кавгадыю он везет и другое, для тверского князя. И если тот пожелает отправить домой ответ, непременно задержит его, а потому самое простое – искать его у Михаила Ярославина.

Шатры тверичей долго искать не пришлось – они стояли недалеко от торжища, но наособицу от становищ прочих русских князей. Те кучковались ближе к его сопернику, Юрию Даниловичу. Причина понятна – судя по всему, Михаил Ярославич пребывал в опале, пускай и не явной, и прочие сторонились от него, как от чумного, дабы ненароком не заразиться.

Настроение у княжеского окружения тоже оказалось не ахти, начиная со слуг и заканчивая самыми ближними боярами. Сам Михаил Ярославич отсутствовал, поэтому Петр первым делом подался к старому знакомому Кирилле Силычу.

– Ну здрав буди, боярин! – весело завопил он, едва зайдя вовнутрь шатра и распахивая объятия. – Есть чем подкрепиться уставшему путнику военных дорог? А заодно возьми свой язык в руки и растолкуй мне коротенько за местные новости. Очень хочется знать, чего такого интересного в местном серпентарии творится.

Боярин кисло улыбнулся в ответ, да и объятия последовали какие-то вялые. Но рассказать о происходящем не отказался и более того, делал это с видимым удовольствием. Чувствовалось, человек не столько рассказывает, сколько отводит душу, возмущаясь творящейся несправедливостью.

Оказывается, Узбек, выслушав оправдания Михаила Ярославина, поначалу некоторое время выжидал, советуясь со своими ближними, что ему делать с тверским князем. По сути, он уже тогда практически решил его участь. Но все же продолжал колебаться. А затем пришел к выводу, что надо бы соблюсти видимость справедливости и назначил нечто вроде божьего суда. Только князья – московский и тверской – должны были сойтись не в обычном поединке, а словесном.

– Суд, – горько вздохнул Кирилла Силыч. – Одно название, а на деле… – Он вздохнул и сокрушенно махнул рукой, но чуть погодя продолжил рассказ.

Картина и впрямь получалась неутешительная. Обвинения и ложные наветы в адрес Михаила Ярославина со стороны русских князей сыпались снегопадом. Судьи же всякий раз удовлетворенно кивали, покачивая головами и с укоризной поглядывая на тверского князя, мол, как тебе не ай-яй-яй. И это несмотря на то, что каждый поклеп легко, с бумагами и цифрами в руках, опровергался тверскими боярами, стойко державшими оборону.

– И правда не суд, а хрень какая-то получается. Гаагский трибунал, прости господи за срамное слово, – пробормотал Петр. – Теперь понятно, откуда матушка Европа через шестьсот с лишним лет его скопировала. Чтобы ни приключилось, уроды-пендосы молодцы, а виноват во всем Путин. И никаких других мнений быть не может.

– Чего сказываешь? – оторопел боярин.

– Говорю, Содом и геморрой получается, – пояснил Сангре.

– Гоморра, – поправил Кирилла Силыч.

– Да какая разница? – вяло отмахнулся Петр. – Где сегодня Гоморра, завтра жди геморроя. И это в лучшем для здоровья случае. И вообще, чьё-то ханское мурло мне все сильнее напоминает бубен – так и хочется настучать по нему цыганочку с выходом.

Боярин понял от силы половину из сказанного, но ему хватило и ее.

– Настучать было бы неплохо, – вздохнул Кирилла Силыч. Лицо его на миг осветила эдакая мечтательная улыбка. Однако через секунду он вновь помрачнел и, досадливо поморщившись, сообщил: – А ныне и вовсе стряслось…

– О, господи! Дальше-то вроде некуда, – проворчал Сангре.

– Есть, – мрачно заверил боярин.

…Оказывается, бывший тверской мытник Романец, изгнанный в свое время князем за безудержное воровство и ныне служивший Юрию Даниловичу, прилюдно и весьма грубо отозвался о Михаиле Ярославиче. Произошло это, когда он сегодня поутру проезжал поблизости от шатров последнего. Стоящий неподалеку юный Маштак вступился за своего князя, кинувшись с кулаками на Романца. И тогда бывший мытник жестоко избил юношу. Он не прекращал пинать его ногами и после того, как тот окончательно затих и только слабо вздрагивал, когда острый носок мытника в очередной раз врезался в его пах или под ребра. Из-за раннего часа никого поблизости не оказалось, а когда на шум выбежали еще трое слуг, Маштак еле дышал, а на губах его пузырилась алая пена. Чуть погодя выскочили и бояре вместе с самим Михаилом Ярославичем, но Романец был уже на полпути к становищу московлян.

И вот сейчас князь поехал жаловаться на Романца самому Узбеку, но будет ли с того прок? При нынешних порядках навряд ли.

Меж тем на завтра назначено новое судилище, но уже мало кто верит, что ситуацию удастся переломить, ибо после этого избиения все тверичи – от бояр до самого последнего слуги – ходят как в воду опущенные.

Пока боярин это рассказывал, прибыл Михаил Ярославич. Мрачный, как туча, он вошел в свой шатер, однако через минуту вышел и направился в соседний, где, по словам боярина, находился жестоко избитый Маштак. Кирилла Силыч поспешил туда же. Вместе с ним направился и Петр – надо ж показаться, сообщить, что прибыл.

– Ну что Узбек? – спросил боярин, едва вошел вовнутрь.

– Сказывал, не ханское дело ссоры слуг разбирать, – раздраженно бросил через плечо князь, продолжая напряженно смотреть, как лекарь осторожно вытирает тряпицей пот со лба раненого. – К тому ж сабли обнажены не были, посему можно считать, что это был обычный поединок, вроде божьего суда. Опять же Маштак, по словам Романца, первый на него с кулаками накинулся. А наперед мне и вовсе запретили с таким являться. – Он наконец-то повернулся к боярину, увидел Сангре и протянул: – A-а, и ты заявился, гусляр. Уж не чаял увидеть.

В его словах прозвучал скрытый упрек, но Петр мгновенно отреагировал на него.

– Сказано в притчах мудрого Соломона: друг любит во всякое время и, как брат, явится во время несчастья. Вот я и явился, княже.

Михаил Ярославич крякнул, помягчел взором и даже благодарно хлопнул по плечу Сангре. Но тут тяжело дышавший худенький, щупленький Маштак закашлялся, и на губах вновь выступила розовая пузырчатая пена.

«Легкое сломанными ребрами проткнуто, а может, и оба, – прикинул Петр. – А судя по тому, как он за живот держится, и печенке с селезенкой досталось».