— Видел, видел, молодцы! Мстислав, ты давай иди к восточной стене, принимай сотню Халега на себя.

— А Халег как же? — задал вопрос Улеб.

— Сам же говоришь, воевода, кочевники нас не жалеть пришли. Нет больше Халега, погиб.

— Ну, что ж, нарна Скульд оборвала его нить жизни. Хорошая смерть. Погиб в бою, с мечом в руке, попадет прямиком в небесную дружину Одина. Даже завидно!

— Иди, Мстислав, теперь тебе много дел предстоит.

— Благодарю за доверие, боярин.

— Куда своих погибших складывать будем? — задал вопрос Андрей.

— Я еще вчера приказал Боривою освободить один подвал с ледником, — ответил Улеб. — Вот туда и сносите.

— Не поместим всех.

— Уместим, Николаич, ты только сам не вмешивайся.

— Хорошо, пойду раненых проведаю. Гунарович, пройдись по галереям, проверь запас стрел, настроение воев познай. Ну, что мне тебя учить? Да, себя приведи в порядок, подчиненные смотрят.

Монзырев шел мимо крепостной стены. Всюду кипела работа. Из колодцев таскали воду, заливая ее в опустевшие чаны, подносили дрова, со стен спускали погибших, снимали с них брони, поддерживая, уводили раненых в сторону ангаров. На лицах людей Монзырев читал противоречивые чувства. Вот, где-то слева от него заголосила баба, наверное, нашла бездыханное тело своего кормильца среди десятков тел погибших. Дети понесли в деревянных ведрах вкусно пахнущую еду, взбираясь по широким деревянным лестницам на стены, шли кормить голодных воинов.

В самом ангаре, слышались стоны раненых, склонившиеся над ними женщины, делали перевязки, маленькими острыми ножами вырезали из тел наконечники стрел, поили водой. Тут же присутствовал Вестимир, рукава его полотняной рубахи были подкатаны, сама рубаха в чужой крови. Увидев Монзырева, он сам подошел к нему:

— Ну, как? — задал вопрос, подразумевающий все сразу.

— Если бы Трувор с сотней не подоспел вовремя, сдали бы крепость, не удержались бы. Много убитых, ну раненых ты сам видишь.

— Как думаешь, удержимся дальше?

— Не сомневаюсь теперь. Мы печенегов, почитай половину войска под стенами упокоили. Малость передохнем, и вторую половину положим.

— Боги не оставляют без помощи внуков своих на своей земле.

Монзырев замялся, решая, стоит ли сейчас заводить такой разговор.

— Вот, что. Вестимир, я хотел с тобой поговорить о том, что хоронить погибших придется не в краде. Положим в землю, насыплем курган, как боги посмотрят на это? Слишком много погибших, не лес же весь сжигать.

— Тоже решение проблемы. Я, думаю, что с нашими богами об этом я как-нибудь уговорюсь.

— Ну и славно.

— Ты дома-то был?

— Нет еще.

— Ну, так сходи, проведай боярыню свою. Поздравляю тебя, папаша, дочь у тебя родилась, как раз тогда, когда кочевник на стены полез.

— Да ты чего? — на лице Монзырева проступила идиотская улыбка. — А я парня ждал.

— Ну, ты и дубина. А что, разве девка плохо?

— Хорошо, даже очень хорошо.

— Ну, вот и иди, проведай. Тут и без тебя справятся.

Пошел. Пошел, уже воспринимая суровую действительность по-другому, уже и солнце, которое скоро уйдет за горизонт светит светлее и ласковее, и небо, на котором белыми барашками бегут на север облака, выглядит прозрачнее, голубее. У него родилась дочь, его кровь, его продолжение в этой жизни, господи, хорошо-то как.

— Здравствуй, дядь Толь, — дошел до него звонкий юношеский голос и как эхо второй, побасовитее:

— Здравствуй, дядь Толь.

Отбросив застилающую глаза эйфорию, отрешенность от всего, встрепенулся. Его обгоняли, следуя по делам, Славка — ученик Вестимира и Никита, которого Монзырев пристроил в ученики к Туробою, уж слишком того влекло заниматься с железом.

— Здорово, парни. Как у вас дела?

— Дядь Толь, мы тут раненых переносим в ангар, много их у нас.

— Да, знаю.

— Ксанку с Игорьком, у восточной стены убили прорвавшиеся печенеги.

— Что-о-о? — в глазах Монзырева разом все померкло, аж качнуло всего в сторону, в голове пронеслось:

«Вот, еще двоих потерял. Как же так?».

— Что они у той стены потеряли? Я же вас всех просил быть осторожными. Славка, ну как же так?

— Дядь Толь, а чего ты хотел? Мы все нашим помогаем. Все на стенах или возле них работаем, не дома же сидеть, закрывшись в комнате, ждать, когда все закончиться. Просто ребятам не повезло в том, что враг на восточной стене прорвался.

— Ребятушки, родные мои, что же вы иногда делаете со мной? Да. Всем понятно, что враг у ворот, удерживать вас я не в праве. Вы — мужчины, обязаны защищать свой дом и кров, но девочек наших жалко, ладно, занимайтесь своим делом.

— Пока, дядь Толь, — прибавили шаг пареньки.

— Пока! Да-а, у нас с Галиной сегодня дочь родилась! — крикнул уже вдогон.

— Поздравляем! Мы уже знаем, уже весь городок знает, — прокричал издали Никита.

Первую кого увидел Монзырев в опустевшем, покинутом всеми огромном тереме, была Людмила, несшая в руках горшок с чем-то приятно и пряно пахнувшим из него.

— Что, что-нибудь со Стишей? — визгливым голосом задала вопрос.

— Да, жив твой Стиша, сотней командует. Это я Галку проведать зашел, да на дитятю посмотреть.

— А, ну слава Богу, — успокоилась. — Пойдем. Наверху она. Ребенок, чудо как хорош. Девочка.

— Да, знаю, идем уже.

— Стой.

— Не понял?

— Ты на себя глянь, умойся сначала, грязный, в крови весь. Хочешь Галку испугать? Переоденься.

— А-а, ну да, совсем плохой стал.

Зашел в умывальню, устроенную на первом этаже, содрал с себя кольчугу, подклад, рубаху и порты. Долго мылся теплой, остывшей водой, пытаясь удалить запекшуюся корку крови на коже и грязь из-под ногтей, так и не смог, будто въелась. Кое-как привел себя в порядок, переоделся. Помчался наверх.

Галина, бледная лежала на кровати в их комнате, но увидев мужа живым и здоровым, расцвела улыбкой. Присев возле нее, обнял, зарылся лицом в ее распущенные пушистые волосы, вдохнув желанный запах своего сокровища.

— Ну, будет-будет, боярин, — услышал скрипучий голос бабки Павлы. — Ты на дите посмотри. Хороша, а?

По другую сторону их кровати была подвешена люлька. Наклонившись, Монзырев разглядел сверток в ней, оттуда выглядывало маленькое сморщенное личико его дочери. Сверток сопел и спал.

— Ну, как? — обратился он тихо к ведунье, своим взглядом задавая вопрос о здоровье близких ему людей.

— Боярышня. Здоровенькая, не сомневайся. Чувствуется порода крепкая.