– Пашка Лебедкина, – угадывает Анна, причем в голосе слышится теплота.

Это – Паша Лебедкина, старинная подруга Анны, хотя и вдвое ее моложе. Хозяйка салона «Русские шторы».

– Узнала! Ха-ха-ха! – весело смеется она. – Опять узнала! Ну скажи, как ты узнала?

– Кто же, кроме тебя, на такую глупость решится? – отвечает Анна, поправляя прическу, и спрашивает удивленно: – А что это ты тут делаешь?

– Клиентов ловлю! – жизнерадостно отвечает Паша.

Мужчины прыскают смехом.

– Что подумали, дураки? – укоряет их Паша и вновь обращается к Анне: – Тебе, Нюся, хорошо, ты красивая и знаменитая, а тут… – Грустит Паша всего одно мгновение. – Слушай, а ты видела его жену?

– Видела.

– Нет, я понимаю, для чего нужен женщине молодой муж, но зачем мужику девочка – не понимаю! – громко восклицает Паша.

– Для того же самого, – многозначительно произносит Сурепкин.

– Потише, – морщится Толстой.

К ним направляется улыбающийся господин с пакетом в руке. Подойдя к Анне, он наклоняется и подобострастно шепчет, протягивая пакет:

– Анна Ивановна, Давид Давидович просил вам это передать в качестве гонорара за исполнение музыкального произведения.

Анна удивленно вскидывает брови, глядя на пакет:

– Что там?

– Деньги. Доллары. Сто тысяч.

Анна капризно морщится.

– Я разлюбила доллары и полюбила евро…

– Мы можем их поменять.

– Я о другом. То был подарок, а разве можно брать за подарок деньги?

Господин недолго обдумывает услышанное.

– Я передам ваши слова Давиду Давидовичу.

– Передайте, – говорит Анна, великодушно улыбаясь.

Господин ретируется.

– Ну, мама… – восторгается Анною Илья.

– Это что-то с чем-то! – восклицает Паша. – Отказаться от ста тысяч…

Сурепкин безнадежно машет рукой и снова выпивает.

– Гениальный пиаровский ход! – восторгается Толстой. – Жаль, что фотографов поблизости не было. Ну, ничего, смонтируем! Гениально, Анна Ивановна!..

– Как же вы мне надоели, – морщится Анна, встает и уходит.

Следом спешит Паша.

Илья направляется за ними, но, понимая, что в женской компании он нежелателен, останавливается.

Сурепкин и Толстой смотрят на уходящих.

– Чудит старуха, – задумчиво произносит Толстой.

– Вторую неделю не спит, – сообщает Сурепкин.

– Как бы ласты не склеила…

– Не дай бог! – восклицает Сурепкин. – Набегут наследнички – затаскают по судам. – Его так пугает эта перспектива, что он поднимает руку, чтобы перекреститься, но увидев проходящего официанта с напитками, машет ему, подзывая.

12. Там же. Тогда же

Анна и Паша неторопливо идут через праздничную поляну, сдержанно отвечая на приветствия.

– Глянь, глянь, – говорит Паша, указывая взглядом на длиннющую красавицу-блондинку. – Узнаешь?

– Нет.

– Баранова, жена Козлова.

– Не может быть… – удивляется Анна. – Она же была маленькая и толстенькая.

– Была. Пятнадцать пластических операций плюс увеличение роста на пятнадцать сантиметров. Ломают ноги и вытягивают. Какой-то миллион долларов – и совсем другой человек.

– Да-а… – Привыкшая не удивляться, Анна даже оглядывается.

– А Козел на нее посмотрел и дал деру. Сказал: «Я любил толстенькую и родную, а ты длинная и чужая…» Она ведь и фамилию сменила. Теперь она Кэтрин Барски… А это Мыльникова… Теперь Божена Мынска… Нет, это что-то с чем-то… Нинка Мыльница, вчерашняя бэ – миллиардерша…Умереть – не встать!

– Завидуешь? – насмешливо спрашивает Анна.

– Я? Никогда! Просто обидно! Бьешься тут как рыба об лед, а эти…

– А как твои «Русские шторы»?

– Горят синим пламенем. Я же говорю – ловлю клиентов… Только бесполезно это. Чтобы таких клиентов иметь, надо быть всегда с ними рядом. Рядом с большими людьми… Слушай, Нюсь, давай я тебе шторы поменяю! – мгновенно воодушевляясь, предлагает Паша.

– Ты мне их уже пять раз меняла.

Воодушевление тут же сменяется унынием.

– Ткань красивая есть, – говорит уже безо всякой надежды Паша и прибавляет с мечтательным вздохом: – Эх, купить бы здесь домик, уж я бы тогда развернулась!

– Здесь земля золотая, дороже чем на Манхэттене, – напоминает Анна.

Паша не слышит, глаза ее мечтательно блестят. Анна смотрит на нее, снисходительно улыбаясь:

– Дура ты, Пашка. Как была дура, которая приехала из деревни и завалилась в мой дом со своим дурацким платьем, так дура и осталась…

– Есть тут один домишко – последний непроданный… – В Пашиных глазах горит огонь желания.

– У тебя есть такие деньги? – удивляется Анна.

– Денег нет, есть спонсор.

– Наконец-то, поздравляю!

Паша отмахивается:

– А, щиплется только.

Анна морщится, как будто ее ущипнули.

– Больно?

– Терпимо. То ли депутат, то ли делегат, не запомню никак. Его по телевизору чаще, чем тебя, показывают. Говорит, давай тебе домик куплю, буду приезжать…

– Щипаться?

– Жалко, что ли? Я уже ходила, да хозяин такой гад оказался… Разговаривать даже не стал. Да и кто я для него?

Паша неожиданно останавливается, берет Анну за руки и произносит с чувством:

– Слушай, Нюся, только ты можешь меня спасти!

До Анны не сразу доходит смысл просьбы подруги. На них обращают внимание.

– Хочешь, я на колени перед тобой встану!?

– Пошли, а то неизвестно, что подумают, – говорит Анна и идет дальше.

– Мне он отказал, а тебе не посмеет! Ты – Анна Сапфирова! – продолжает уговаривать Паша.

– Давненько я мордою своей не торговала, – подумав, произносит с усмешкой Анна.

13. Там же. Тогда же

– Стой! – Паша останавливает официанта с напитками. – Давай сперва выпьем! За удачу, на посошок! И за тебя! – Она выливает в один стакан три рюмки водки.

Анна пить не собирается.

– Помнишь, был такой артист Суровцев? – спрашивает она.

– Ну конечно…

– Он говорил: «В России пить нельзя – сопьешься».

– Да? А кстати, куда он делся?

– Спился. Он был невыездной, – Анна улыбается, вспоминая. – До мозга костей был артист. Маму родную мог продать за горсточку аплодисментов.