На этих словах из-за кулис выбегает Илья. Он в спортивном костюме олимпийской сборной России. В зале визг и свист, даже больший, чем при появлении Анны.

– Чемпион Вселенной по бодибилдингу Илья Муромский! – кричит в микрофон Толстой.

Илья расстегивает молнию, сбрасывает куртку и демонстрирует свои умопомрачительные бицепсы.

В зале вопль и вой.

Илья делает вид, что хочет снять штаны, и от этого одной из лже-Анн становится плохо, она теряет сознание, и ее выносят.

– Ну что ты наделал? – укоризненно спрашивает Илью Анна.

– Я не хотел, – оправдывается он.

– Представляю, что было бы, если бы ты хотел! – говорит Анна и подмигивает в зал.

Эти слова вызывают в зале не коллективный восторг, а почти коллективный оргазм.

– Мне уйти?! – спрашивает Анна, но неистовство продолжается.

– Мне уйти?!

Ответа нет, но становится тише.

– Уйти? – в третий раз кокетливо спрашивает Анна и неожиданно отчетливо слышит в ответ крик:

– Уйдите!

22. Там же. Тогда же

В зале тихо. У стены стоят строгого вида юноша и девушка в очках.

– Вы же умная, вы же понимаете, что должны уйти?! – кричит девушка, обращаясь к Анне. – Неужели вас, Анну Сапфирову, не унижают дутые скандалы в желтой прессе, фиктивный брак с этим резиновым мальчиком и такие вот сборища проплаченных придурков? Вы думаете, от вас сходят с ума и падают в обморок? Да вы выйдите на улицу – на вас никто не обратит внимания! Уйдите, Анна Сапфирова, сами уйдите!

В глазах Анны растерянность. Толстой, Сурепкин и Илья растеряны тоже.

Девушка замолкает, и в зале повисает мертвая тишина.

– Она на маму… Да я за маму… – шепчет Илья и бросается в зал, но, видимо, от чрезмерного волнения втыкается в стол и летит, сметая все на своем пути.

Строгий юноша меж тем готов защищать строгую девушку. Завязывается потасовка, бежит охрана, появляется милиция.

23. Раздевалка. Тогда же

Анна сидит у зеркала, внимательно на себя смотрит, стирая с губ помаду. За ее спиной стоят Толстой и Сурепкин в позе бойцовых петухов и, подталкивая друг дружку то плечом, то грудью, то животом, выясняют отношения.

Сурепкин: Развелось Толстых, как собак нерезаных!

Толстой: Сорную траву – с поля вон!

Сурепкин: Ты?!

Толстой: Я.

Сурепкин: Ты?!

Толстой: Я.

Сурепкин: Ты ее пригласил?

Толстой: Я?

Сурепкин: Не я же.

Толстой: Да я ее знать не знаю. Экстремистка какая-то…

Сурепкин: Не-ет, это уже не экстремизм, это заговор. И я знаю, на кого ты работаешь!

Толстой: Ну и на кого?

Сурепкин: На Тюкину!

Толстой: Это ты работаешь на Тюкину!

Сурепкин: Я работаю на Анну Сапфирову! И только.

Толстой: И я работаю на Анну Сапфирову. И тоже только.

Сурепкин: А хочешь, я тебя сейчас… застрелю?!

Толстой: А хочешь, я тебя сейчас… повешу?!

Сурепкин и Толстой наконец хватают друг дружку за грудки, но между ними вырастает Анна.

– Кончайте, нанайские мальчики, – говорит она устало и идет к двери.

– Анна Ивановна, вы куда? – волнуются Толстой и Сурепкин. – Куда вы?

– Я ухожу, – уверенно и спокойно отвечает Анна.

24. Тверской бульвар. Вечер

Анна выходит из машины и спускается на бульвар и идет так, как и должна идти по бульвару звезда, не скрывая, что она звезда, скорее наоборот. И совсем недолго остается незамеченной. Ее узнают какие-то девочки и мальчики, а следом и взрослые, узнают и окружают, прося автограф и фотографируясь вместе. Наконец Анне это надоедает, она прорывается к дороге и останавливает машину. Водитель тоже ее узнает, разевает рот и въезжает в идущую впереди легковушку. Оттуда выскакивает мужик и начинает орать, но, увидев Анну и узнав, замолкает, тоже разинув рот. Анна смотрит на себя в зеркало и шепчет.

– Узнали! Даже без помады узнали!

25. Поселок Большие Сосны. Вечер

Анна входит во двор. Тихо и пустынно. Перед домом – свежепосаженный куст калины. Земля вокруг него полита разведенным куриным пометом. Анна морщится. Она стучит в дверь дома и, не дожидаясь ответа, входит.

26. Дом Мурашкиных

Анна торопливо подходит к пианино. Сумочка лежит там, где она ее забыла. Анна открывает ее, вынимает помаду, ищет взглядом зеркало и находит – большое, тусклое, в дверце шифоньера. Вглядываясь в свое отражение, Анна красит губы и вдруг замечает стоящую в двери неподвижную фигуру. Это юноша или, скорее, подросток в узком пиджаке и коротковатых брюках. На лице черные очки, отчего вся его фигура немного напоминает стиляг-шестидесятников. Он вызывает у нее довольную усмешку – так окаменевают те, кто неожиданно видит ее перед собой. Но пауза затягивается, а юноша по-прежнему стоит неподвижно.

– Вы… кто? – спрашивает вдруг он.

Недовольная тем, что юноша ее не узнал, Анна хмыкает.

– Странная манера обращаться к старшим по возрасту. Я, кажется, догадываюсь, кто вас так воспитал, – говорит она недовольно.

– Извините, – торопливо говорит юноша. – Просто… здесь разные люди ходят… Отец просил быть внимательным. Меня Олег зовут. А вы случайно не знаете, где мой отец? Он всегда меня встречает, когда я из интерната приезжаю, а сегодня почему-то не встретил.

– Ты учишься в интернате?

– Да… Это музыкальный интернат…

– Хочешь быть музыкантом?

– Мечтаю.

– Какую же музыку ты любишь?

– Джаз. Я люблю джаз. А наша директриса не любит и не разрешает мне джазом заниматься… – Олег хочет еще рассказывать, но Анна не хочет больше слушать.

Вежливо улыбаясь, она подходит к двери, но юноша не сходит с места, словно не желая этого замечать.

– А вы любите смотреть закаты? – задает вдруг юноша совершенно неожиданный вопрос.

– В каком смысле – смотреть закаты? – недоумевает она. – Не понимаю…

Юноша смеется.

– Никто не понимает! Сейчас все смотрят сериалы по телевизору, а мы с отцом на крыше – закаты!

– Да вы, я гляжу, романтики, – Анна не скрывает иронии, а юноша возбужденно продолжает:

– Правда я рассветы больше люблю, но у отца ревматизм…

Анна усмехается.

– Да уж, романтизм и ревматизм вещи несовместные.

Но и в иронии своей слушательницы юноша неожиданно находит поддержку.