Не прошло и дня, как малоивановцы погрузили на «Родину-5» диких своих зверей, погрузились с малыми пожитками сами и – поплыли. (Оказывается, мужики предвидели такой исход, обговорили его, еще когда погоду ломали, и сразу после того, как это им не удалось, они пошли на баржу и устроили на ней навесы.)

Нельзя сказать, что погрузка прошла спокойно, нет – паника была, и крик, и чуть ли не драка, когда Александра Ивановна хотела привести Раджу первым и все требовали, чтобы он шел последним – боялись, что мостики сломаются.

Двигатель у «Родины-5» не работал, и ее бесшумно сносило от маленьких исчезающих Малых Иванов в безбрежное и тревожное море.

Женщины есть женщины – поплакали маленько, но и мужики курили больше, чем обычно, можно сказать, одну за другой, а потом тоже успокоились.

Один Председатель как-то сник. Александра Ивановна случайно проходила мимо, остановилась и спросила:

– Чего загрустил, Председатель?

Егорыч вздохнул и поделился:

– Да вот все думаю: старость страшна не тем, что стареешь, а тем, что остаешься молодым…

То, что для Данилова было неразрешимой загадкой, для Александры Ивановны не являлось даже вопросом.

– Так это же хорошо, что молодым остаешься, – сказала она, засмеялась и пошла дальше, оставив Данилова в еще большем недоумении.

Дождь кончился, впервые за многие дни перестал идти дождь: и на горизонте, там, где садилось солнце, появился первый просвет, сквозь него пробился закатный золотой луч и упал на «Родину-5».

Но малоивановцы не заметили этого. Они сидели неподвижно, немножко жалея, что не поплыли раньше. Тихо, затаенно улыбаясь, они слушали льющуюся с неба музыку, будто кто исполнял ее там на золотых колокольцах, и голоса, как тогда у Кольки, звонкие, чистые:

Слава! Слава! Слава!

Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!

1. Весна. День

Съемки с очень большой высоты. Мы смотрим сверху вниз, как, быть может, смотрит Бог, видя всех нас вместе и каждого по отдельности. Город, пригород, дороги… Дороги забиты – пробки. Все встало. Камера стремительно приближается к застывшим внизу машинам…

2. Пригородное шоссе

В машинах мужчины и женщины, считающие себя хозяевами жизни, которым внезапно напомнили, что это не совсем так. Подлинный хозяин жизни должен проехать где-то впереди, и сейчас все невольно уступают ему дорогу. В машинах – кондиционеры, окна лимузинов закрыты, мы ничего не слышим, но видим, как эмоционально там реагируют на происходящее, и можем только догадываться, какие слова произносятся в адрес того, кто напомнил им об их ничтожности… Впрочем, это только мужчины. Женщины ведут себя спокойней. Они выстрадали свое счастье и берегут нервы для долгой счастливой жизни, вполуха слушая своих возмущенных мужей и покровителей, рассеянно и загадочно улыбаясь. Рядом с огромным билбордом, на котором написано «Большие Сосны – большие люди», тесно скучились шестисотые «мерины» и семьсот сорок шестые «бумеры», «порше», «бентли», а чуть в отдалении стоит неожиданная здесь старомодная, но красивая розовая «чайка».

3. Салон «чайки». Тогда же

В «чайке» – водитель, еще двое мужчин и женщина. Она сидит в левом углу на заднем сиденье, запрокинув голову и закрыв глаза, видимо пытаясь уснуть. Выглядит экзотически – в длинном шелковом платье, в широкополой шляпе, из-под которой выбиваются пышные оранжевые кудри, в руке веер. Уже с первого взгляда на нее начинает казаться, что это Анна Сапфирова, звезда сцены и экрана, но, пока она не открыла глаза и не заговорила, в это до конца не верится.

Мужчины ведут себя так, как если бы женщина спала, – они не решаются потревожить ее сон.

О мужчинах: водитель – кучерявый толстяк, увлеченно читает книжку, переворачивая страницы предельно осторожно, косясь при этом в зеркало заднего вида на спящую; рядом с ним сидит бритоголовый крепыш лет шестидесяти, который то и дело вытирает платком пунцовую налитую шею, – кем он только в жизни не был, а теперь – продюсер, фамилия его Сурепкин; на заднем сиденье томится одетый в белый костюм голубоглазый блондин с широченными плечами, он юн и чудо как хорош, зовут его Илья, фамилия Муромский, и это не псевдоним, но есть еще и прозвище Русский мускул, которое юноша получил на чемпионате Вселенной по бодибилдингу в городе Кимры.

Когда начинает казаться, что женщина крепко спит, она вдруг резко и широко открывает глаза. Нет никаких сомнений в том, что она не спала, как нет теперь сомнений в том, что это и есть Анна Сапфирова. Об этом говорят ее большие красивые глаза и низковатый голос.

– Почему стоим? – спрашивает она удивленно.

– Пробка, – отвечает водитель, держа на коленях открытую книгу.

– Пробка, – повторяет звезда, и в ее устах это глупое слово звучит таинственно и торжественно.

Сурепкин вытирает платком шею и возмущенно хрипит:

– Нет, в этой стране ничего не меняется! Была Российская империя, потом Советский Союз, теперь Российская Федерация, а все одно и тоже… Царь, генсек, президент… Когда он едет, все стоят!

– А я слышал, что при коммунистах было лучше, – осторожно высказывается Илья.

– Чем?! – резко поворачивается к нему Сурепкин. – Чем лучше?

Илья неуверенно пожимает плачами.

– Порядка было больше.

Сурепкин смеется и разводит руками.

– «Порядка было больше»… Какого порядка?! Меня упекли за решетку за то, что я рубли на доллары поменял. Джинсы хотел купить – девушке понравиться. А в результате – пять лет. Ты можешь это представить?

– Не-ет, – еще более неуверенно говорит Илья.

– Не-ет, – сердито передразнивает его Сурепкин.

Любопытно, что эту нервную беседу совершенно не слышит водитель – настолько он увлечен книгой.

– А что это вы все читаете? – спрашивает Анна и дотрагивается веером до плеча водителя. Тот вздрагивает, смущенно улыбается и показывает обложку.

Анне не прочесть без очков, но вида она не подает, Илья же с трудом складывает буквы в слова:

– «Тай-на-я жи-знь…»

– «Тайная жизнь Александра Первого (Легенда о Федоре Кузьмиче)», – приходит на помощь водитель.

– Это какой Александр Первый? – живо интересуется Анна.

– Русский царь. Конец восемнадцатого – начало девятнадцатого века.

– А при чем тут Федор Кузьмич?

– Существует легенда, что в расцвете сил Александр тайно оставил царский трон и остаток жизни прожил в Таганроге как простой человек под именем Федор Кузьмич.

– Мама, это правда было? – удивленно спрашивает Анну Илья.