Я первым вышел из палаты и пошел к доске возле сестринской будки посмотреть, неужели там и вправду есть мое имя. Сверху было написано большими печатными буквами: «ЗАПИСЫВАЙТЕСЬ НА РЫБАЛКУ В ОТКРЫТОМ МОРЕ», ниже значился Макмёрфи, а за ним — Билли Биббит. Третьим был Хардинг, четвертым — Фредриксон, и так далее, до номера десять. И там, в самом низу, после девятого, я увидел свое имя. Я действительно поеду на рыбалку с двумя шлюхами; я повторял это про себя снова и снова, с трудом веря в такое.

Передо мной вклинились трое черных и стали читать список, водя по нему серыми пальцами, а как увидели мое имя, стали скалиться на меня.

— Это кто же записал Вождя Бромдена на эту дурачью затею? Индеи писать не умеют.

— Думаешь, индеи умеют читать?

В такой ранний час их белая форма была накрахмалена до хруста, и их руки, когда они двигали ими, напоминали бумажные крылья. Я делал вид, что глухой, слыша, как они смеются надо мной, словно ничего не понимал; но когда мне сунули швабру, чтобы я делал их работу, я развернулся и пошел в спальню.

«К черту их, — сказал я себе. — Тому, кто едет на рыбалку с двумя шлюхами из Портленда, нечего заниматься всяким дерьмом».

Мне было страшновато взять вот так и уйти от них, потому что я еще никогда не шел против того, что велели мне черные. Я оглянулся и увидел, что они идут за мной со шваброй. Они бы, наверно, вошли за мной в спальню и всучили швабру, если бы не Макмёрфи; он метался вдоль кроватей и поднимал такой хай, хлеща полотенцем по воздуху над нерадивыми рыбаками, что черные, видимо, решили, не стоит сюда соваться ради того, чтобы кто-то вытер за них пятнышко в коридоре.

Макмёрфи натянул кепку пониже на рыжие вихры, изображая капитана, и казалось, что наколки ему сделали в Сингапуре. Он ходил вразвалку, словно по палубе, и свистел в кулак, как в боцманский свисток.

— Харэ дрыхнуть, салаги, харэ дрыхнуть, или протащу под килем от носа до кормы!

И застучал костяшками по тумбочке Хардинга.

— Шесть склянок, и всё ровно. Идем по курсу. Давайте на палубу. Хватит лысого гонять.

Он заметил меня в дверях, подбежал и хлопнул по спине, как по барабану.

— Смотрите на большого Вождя; вот настоящий моряк и рыбак: на ногах до зари и копает червей для наживки. Вам, лодырям паршивым, не помешает брать с него пример. На палубу! Настал наш день. Ноги в руки — и на море!

Острые ворчали и дулись на него, особенно за полотенце, а хроники просыпались, хлопая синюшными глазами от пережатого тугими простынями кровотока, и озирались, пока их тусклые водянистые взгляды не обращались на меня с тоскливым недоумением. Они лежали и смотрели, как я натягиваю теплую уличную одежду, и мне было слегка неловко перед ними. Они догадывались, что меня одного из всех хроников записали на рыбалку. Всё эти старперы, столько лет прикованные к коляскам, с катетерами, тянувшимися, точно вены, по немощным ногам, нутром чуяли, что я сейчас уйду, а они останутся. Как тут не завидовать? Пусть они утратили почти все человеческое, но понимали происходящее животным чутьем (бывает, ночью старые хроники проснутся, закинут головы и воют, и сразу ясно, кто-то из них умер), а завидовали остатками своей памяти.

Макмёрфи вышел глянуть список и стал уговаривать острых, чтобы еще кто-нибудь записался. Он прохаживался по палате, пиная кровати, на которых кто-нибудь лежал, натянув одеяло на голову, и говорил, до чего это здорово, когда буря скалится тебе в лицо, а кругом ярится неукротимое море. Йо-хо-хо, черт возьми, и бутылка рому.

— Ну же, слюнтяи, мне нужен еще один участник, чтобы набрать команду, один чертов доброволец…

Но желающих не находилось. Старшая Сестра запугала остальных историями о бурном море и потопленных лодках, и было непохоже, что мы найдем этого последнего участника. Но через полчаса, когда мы стояли в очереди на завтрак, к Макмёрфи подошел Джордж Соренсен и пробормотал что-то, прикрывая рот рукой.

Это был старый швед, долговязый и беззубый, которого черные звали Джордж Полоскун, из-за его бзика насчет гигиены — он шаркал по коридору, отклоняясь назад, чтобы его лицо оставалось как можно дальше от других людей. Джордж был очень застенчив. Его глубоко посаженные глаза скрывались под косматыми бровями, а лицо он закрывал широкой ладонью. Его голова на длинной шее напоминала воронье гнездо на мачте. Он проговорил что-то Макмёрфи, точнее, пробубнил себе в руку.

— Ну-ка, Джордж, — сказал Макмёрфи, отведя его руку от лица, — что ты там говоришь?

— Про червей, — сказал Джордж. — Я просто подюмал, вам с них толька не будет — не для чавычи.

— Да? — сказал Макмёрфи. — Червей не надо? Я, пожалуй, соглашусь с тобой, Джордж, если скажешь мне, что ты имеешь против червей?

— Я просто подюмал, ты недафно говориль, что мистер Бромден ходиль копать червей для наживки.

— Верно, папаша, говорил.

— Воть я и говорю, вам просто не видать удачи с энтими червями. Сейчас здесь такой месяц, когда чавыча сильно на нерест идет — ах-ха. Селедка нужна вам. Ах-ха. Нарежьте себе селедки и сажайте на крючок для наживки, тогда вам будет удача побольше.

В конце каждого предложения голос его взмывал — побольше, — словно он спрашивал что-то. Он кивнул пару раз Макмёрфи, качнув своим массивным подбородком, выскобленным чуть не до мяса, развернулся и зашаркал в конец очереди. Макмёрфи окликнул его.

— Ну-ка, погоди минутку, Джордж. Ты так говоришь, будто что-то смыслишь в этих рыбацких делах.

Джордж развернулся и зашаркал обратно к Макмёрфи, так далеко отставив голову, что казалось, ноги несут его против воли.

— А то как жеж. Двадцать пять годков за чавычей ходил, сплошь от залива Хаф-мун[38] до Пьюджет-саунда[39]. Двадцать пять годов рыбачил, пока грязь не заела.

Он протянул к нам руки, показывая, какие они грязные. Все наклонились к нему и стали смотреть. Грязи я не увидел, только глубокие следы от тысяч миль рыбацких сетей, вытянутых из моря. Дав нам посмотреть с минуту, он скатал ладони в кулаки и засунул в карманы пижамы, словно опасаясь, что мы загрязним их взглядами, и ощерился на Макмёрфи, открыв десны, бледные, как выбеленная в рассоле ветчина.

— У