— Не могу поверить, что они всерьез считают нас способными на убийство.

— Если ты так действительно думаешь, дорогая, тебе не о чем беспокоиться. Выше нос. Иди, поцелуй меня. — Мишель поцеловала его. — Знаешь, ты сегодня прекрасно выглядишь, словно помолодела на несколько лет.

Но даже это ее не успокоило. Она будто слышала, как Фиона произносит эти слова. «Соседи, — говорила Фиона. — Я с ними очень дружу, но они не скрывали, что не любят Джеффа. Я стала испытывать неловкость в их присутствии. А иногда у миссис Джарви было такое ужасное, мстительное выражение лица. А Джефф всего лишь намекнул, что она толстая. Бог свидетель, она действительно толстая, и ей это хорошо известно».

— Ты не знаешь, что она сказала, Мишель. Нет смысла придумывать такого рода сценарии. Эти фантазии очень опасны. Через какое-то время перестаешь отличать вымысел от реальных событий; реальность начинает от тебя ускользать.

Мишель не сомневалась, что реальность может быть только одна: Фиона заставила полицию поверить, что они с Мэтью, самым благородным и цивилизованным мужчиной на свете, до такой степени ненавидели ее приятеля, что были способны убить его.

— Я лучше подумаю о том, что приготовить на ленч, — бесстрастным голосом сказала Мишель.

Только она не собиралась ничего есть. После смерти Джеффа Мишель потеряла аппетит и нередко чувствовала, что еда застревает в горле. После смерти, как и при жизни, он оказывал ей неоценимую помощь. Что подумает полиция, если им рассказать об этом? Что она сошла с ума или что убила Джеффа, чтобы окончательно потерять аппетит? Мэтью, напротив, открыл для себя новый продукт, чиабатту, — лучшее, что ему приходилось пробовать на протяжении многих лет. А если точнее, то это сделала для него Фиона. На прошлой неделе, до того, как погиб Джефф, до того, как она предала, подумала Мишель, отрезая два ломтика итальянского хлеба и укладывая их на тарелку рядом с творогом и двенадцатью солеными орешками миндаля.

У Зиллы был ужасный день, ужасная ночь и еще более ужасное утро. В первую очередь, конечно, это журналисты с ослепительными вспышками фотоаппаратов и шквалом громких вопросов.

— Что вы чувствовали, будучи замужем одновременно за двумя мужчинами, Зилла? — Никто уже не называл ее миссис Мэлком-Смит. — Почему вы не развелись, Зилла? Вы оба раза венчались в церкви? Вы с Джимсом еще раз вступите в брак? Теперь законный, Зилла? Это ваш малыш, Зилла? Как тебя зовут, дорогой?

Именно в этот момент Марк Фрайер — крыса — бросил ее и сбежал. Несколько молодых женщин с блокнотами кинулись за ним. Зилла закрыла лицо руками, оставив отверстие для рта, через которое крикнула:

— Уходите, уходите, оставьте меня в покое!

Она подхватила плачущего Джордана, который теперь не просто хныкал, а громко и пронзительно кричал от страха. Один из швейцаров спустился по ступенькам — выражение его лица было не сочувственным, а грозным и осуждающим, словно он хотел сказать, что подобные вещи неуместны в жилом комплексе «Сады аббатства», под сенью парламента. Тем не менее он подал ей пальто и проводил в здание, пока второй швейцар пытался сдержать толпу. Зиллу практически втолкнули в лифт. Двери закрылись.

Не успела она войти в квартиру, как зазвонил телефон. Через десять минут она поняла, что лучше не отвечать на звонки, но в первый раз подняла трубку.

— Привет, Зилла, — произнес мужской голос. — Это «Сан». Выглянете на солнышко? Можно пару слов? Когда вы впервые…

Она с размаху опустила трубку на рычаг. Телефон зазвонил снова. Зилла с опаской сняла трубку. Может быть, это мать или — боже упаси — Джимс. Но с ним она обязана поговорить. Джордан сидел на полу посреди комнаты, раскачиваясь из стороны в сторону и громко плача. На этот раз звонили из «Дэйли стар». Наверное, по мобильному — был слышен шум транспорта на Парламентской площади, бой Биг-Бена.

— Привет, Зилла. Вам нравится быть в центре внимания? Наконец пришла слава, да?

Она выдернула шнур телефона из розетки, а также отключила аппараты в спальнях, Джимса и своей, потом легла в кровать вместе с Джорданом, крепко прижав его к себе и натянув на себя одеяло. Потом подключила прикроватный телефон и позвонила миссис Пикок. Не заберет ли она Евгению из школы?

— Заберу, миссис Мэлком-Смит. Но, похоже, в последний раз. Если вы не возражаете, я хотела бы прийти завтра утром, часов в десять, и откровенно все обсудить.

Зилле не хотелось ничего обсуждать, но она была слишком подавлена, чтобы спорить.

Через полчаса пришла Евгения и сказала, что миссис Пикок привела ее к двери квартиры, позвонила и спустилась вниз на лифте, не дожидаясь, пока откроют дверь.

— Почему все телефоны выключены? В шесть мне собиралась позвонить моя подруга Матильда, и она не дозвонится.

— В твоем возрасте, Евгения, тебе еще не могут звонить.

— Почему? Мне семь лет, а семь — это сознательный возраст. Нам мисс Макмерти говорила.

«А вот я еще не достигла сознательного возраста, — с непривычным смирением подумала Зилла. — Хотя через месяц мне исполнится двадцать восемь». Тем не менее она отказалась включать телефоны, и Евгения весь вечер дулась.

Ночью Зиллу разбудил отчаянный плач Джордана — казалось, он сошел с ума. Мочой пропиталась вся одежда мальчика и кроватка. Она сменила ему подгузник, пижаму и положила с собой. Что с ним происходит? Нужно что-то делать — сводить его к детскому психиатру. В три года его сестра уже вышла из младенческого возраста, не писалась, сама одевалась, болтала вовсю и плакала, только когда упадет.

Верная своему слову, миссис Пикок пришла ровно в десять.

— Ты больше не оставишь нас ей, правда?

— Нет, Евгения, — ответила миссис Пикок. — Никогда больше, если мне будет позволено так выразиться. Вы сегодня утром выглядывали из окна, миссис Мэлком-Смит? Прямо крысиная стая. Думаю, это подходящее выражение.

Зилла подошла к окну. Корреспондентов было не меньше, чем вчера. Они терпеливо ждали, большая часть с сигаретами, а пару человек с фляжками. Настроение было веселым, и, похоже, они хорошо знали друг друга.

— Я принесла вам несколько газет — на случай, если вы не видели. Там о вас, и все на первых страницах.

— Спасибо, но я предпочитаю не смотреть.

— Откровенно говоря, я не удивлена. Можно присесть? Еще довольно рано, но для меня это такой шок, и если вы не возражаете, я бы выпила стаканчик «Бристольского крема».

Зилла налила — большой бокал для хереса. Ей казалось, что она слышит смех и болтовню на улице, двумя этажами ниже. Зазвонил телефон. Зилла выдернула шнур из розетки и пристально посмотрела на миссис Пикок.

— Знаете, миссис Мэлком-Смит — хотя, честно говоря, я сомневаюсь, что вы имеете право на эту фамилию, — вчера во время телефонного разговора я пребывала, если можно так выразиться, в состоянии невинности. Теперь все изменилось. Я прочла газеты. Нетрудно представить, что я не могла поверить своим глазам. Тебе не место в «Садах аббатства», Морин Пикок, сказала я себе.