— Лучше не надо. Я собираюсь домой.

Приняв душ и одевшись, Джимс почувствовал некоторое облегчение, хотя и недостаточное, чтобы съесть яичницу с плавающими в жире кусочками хлеба, бекона и картофеля, которую зачем-то для него приготовили. Он выпил чашку «Нескафе» с восстановленным молоком. Так ли все плохо, как ему казалось вначале? Будучи политиком, Джимс верил, что в общественной жизни не так уж много вещей, которые нельзя исправить правильной стратегией, или ошибок, которые нельзя загладить искренними (якобы), чистосердечными извинениями и утверждениями о своей невиновности. А он действительно невиновен. Разве не логично предположить, что двое таких людей, как Зилла и Джерри Лич, безответственные и небрежные, стали жить вместе и завели двух детей, не вступив в брак? Разумеется, он ей поверил. Можно также сказать, что воспоминания о первом браке были для нее столь болезненны, что Зилла не хотела подтверждать их никаким документом. Отлично. Нет, конечно, не отлично, но сгодится.

Вероятно, лучше всего придерживаться версии, что он не знал. Зилла считала себя разведенной, а теперь, когда Джеффри Лич мертв, Джимс все исправит, заново женившись на вдове. Но хочет ли он этого? Безусловно, нет. Он предпочел бы больше никогда не видеть Зиллу. Но разве у него есть выбор? Чего не сделаешь, когда нужда заставит, а теперь прижало так, что только держись. Потом, когда шум утихнет, можно развестись. Наверное, ему нужно сделать заявление. Нужно позвонить Мелине Даз — пусть поможет составить текст. Хотя для «Ивнинг стандард» все равно поздно. Лучше сначала вернуться домой, по дороге все обдумать и поговорить с этой маленькой сучкой Зиллой, которую он предпочел бы больше никогда не видеть. Из машины он позвонит Мелине, а потом Леонардо.

Нет, похоже, выбор у него все-таки есть. Найдутся и другие варианты. Он взял телефонную трубку и набрал номер мобильного Айво. Когда все было сказано и оговорено, участь Зиллы представлялась ему незавидной.

Мишель не очень беспокоилась, что их с Мэтью заподозрят в убийстве Джеффри Лича — пора привыкать к его настоящему имени. Это преувеличение. Будь подозрения серьезными, а допрос не просто стандартной процедурой, она, конечно, заволновалась бы. Но полиция обязана задавать вопросы, это их работа. Они с Мэтью еще воспринимали все как шутку и даже придумали шутливые клички полицейским, назвав женщину «мисс Строгость», а мужчину «мистер Уголовный Розыск». Но даже если следователи действительно включили в список подозреваемых мистера и миссис Джарви, проживающих в Вест-Хэмптоне на Холмдейл-роуд, и имели серьезные основания для подозрений, это была сущая ерунда по сравнению с предательством Фионы.

Когда полицейские позвонили и спросили, где они с Мэтью были неделю назад, в день убийства Джеффа, и сообщили, что знают о неприязни супругов Джарви к Джеффри Личу, которую те не скрывали, Мишель спросила, откуда им это известно. Разумеется, те не сказали, заявив, что не вправе разглашать конфиденциальную информацию. Но Мишель догадалась, и это больно ранило ее. Рассказать могла только Фиона — больше никто не знал об их неприязни. Они с Мэтью практически ни с кем не общались, только с ее сестрой и его братом, да и то почти не виделись с ними, а если бы и виделись, то не стали бы откровенничать. Фиона знала, что Джарви не любят ее жениха — она обсуждала это с Мишель, — и когда полиция спросила, не было ли у Джеффа врагов, назвала соседей. Своих друзей. Женщину, которая любила ее, как мать, и считала, что ее тоже любят дочерней любовью. Чудовищно. Разве это не чудовищно, спрашивала Мишель мужа, обливаясь слезами.

— Ты не можешь знать наверняка, дорогая. Полиция лишь предположила, что мы его не любили, поскольку так к нему относились все, за исключением тех бедных женщин, к которым он присасывался.

— Нет. Им сказала Фиона. Иначе откуда им догадаться, что его никто не любил? Они не знали никого из его окружения. Фиона говорила, что его прошлая жизнь — сплошная тайна. Она меня предала, и хоть мне больно об этом говорить, я уже никогда не смогу относиться к ней так, как раньше.

— Не плачь, дорогая. Я не выношу твоих слез.

Мисс Строгость и ее близнец — на этот раз приехали две женщины — предъявили требование, которое, как всегда считала Мишель, встречается только в детективных романах или телевизионных сериалах, а не в реальной жизни. Они попросили их с Мэтью предъявить алиби. В первый момент это ее шокировало. Мишель жила в безопасном мире, где честность считалась само собой разумеющейся, и полагала, что старшая из женщин поверит ей на слово.

— Мы с мужем вместе пошли в магазин. Сначала в «Уэйтроуз» в Суисс-Коттедж, а потом — день был чудесный — поехали на Луг.

— Луг Хэмпстед? — спросила мисс Строгость, как будто в Лондоне были десятки парков, которые называли просто «Луг». — Вы остановились и остались сидеть в машине? Можете указать точное место?

Трудности с парковкой в этом районе общеизвестны. Тут больше нельзя ехать, куда хочется — как в те времена, когда они с Мэтью только поселились на Холмдейл-роуд, — а приходится останавливаться там, где найдешь место.

— Около пруда.

— В котором часу это было, миссис Джарви?

Она не могла вспомнить. Единственное, что Мишель знала точно: они вернулись домой после половины пятого, потому что в половине шестого к ним в гости пришла мисс Харрингтон.

— Мы поехали в магазин в два тридцать, — сказал Мэтью, — а в парке были без пятнадцати четыре. Оставались там три четверти часа.

На них должен был произвести впечатление его чудесный голос. Разве так может говорить преступник, который режет людей ножом? Мишель не ожидала следующего вопроса.

— Вас кто-нибудь видел? Кто-нибудь запомнил, что вы были в «Уэйтроуз»?

— Не думаю. — Мэтью явно удивился; губы его скривились. — Там были сотни людей. — (И мы не выглядели так же нелепо, как обычно, подумала Мишель. Конечно, она все еще толстая, а он по-прежнему худой, но контраст между ними уже не такой разительный. Таких пар сколько угодно.) — Я не помню, чтобы мы с кем-то встречались в парке. Люди больше не выходят на прогулки, правда?

Ему никто не ответил. Именно тогда Мишель спросила, откуда полиции известно, что они с Мэтью недолюбливали Джеффа, и женщины ответили, что не вправе разглашать эту информацию. Мэтью сказал, что не понимает, почему полицейские настаивают на алиби. Они с Мишель все время были вместе, и могут представить алиби друг для друга. Коллега мисс Строгость снисходительно улыбнулась и заметила, что они женаты. Намекала, что каждый с готовностью солжет, чтобы спасти супруга. Абсурдное предположение, если вспомнить, сколько мужей и жен не в ладах друг с другом.

Следующим утром Мишель вернулась к этому разговору. Вечером она долго не могла заснуть, а когда наконец заснула, ей снились ее нерожденные дети — те, которым уже не суждено родиться. Их было трое, все девочки, все как две капли воды похожие на Фиону. Каждая поворачивалась к ней спиной и уходила, говоря, что никогда не любила Мишель, потому что ее сердце переполнено ненавистью.

Решив еще раз обсудить с Мэтью возникшую проблему, Мишель начала издалека: