Кэйлина даже передернуло, когда он вспомнил, как пришлось ему таскаться с той странной сумкой с цепями вместо лямок. Вроде и небольшая сумка, а тяжеленная какая!.. Да, впрочем, разве дело было в этой тревожной несообразности? Кэйлин непроизвольно сглотнул, когда перед глазами его вновь закачался унылый пейзаж жуткого мира, куда было велено ему доставить сумку. Слава Сестрам-помощницам, ему хватило ума не смотреть особо по сторонам, выполняя поручение. Нырк в портал, нырк обратно… Всего-то несколько секунд, а страху натерпелся… Нет, не доведет до добра служба у господина Фарфата, не доведет… И ведь бежать от него еще страшнее. А ну как хозяин взбеленится от потери дармового слуги? Да пожалуется своему Акселю? Тому-то не составит никакого труда отыскать Кэйлина, где бы тот ни заныкался. Что же делать? Что делать-то? Сгинешь так во цвете лет, и поплакать о тебе будет некому… Ни жены, ни детей… Даже угла своего никогда не было. Даже друзей настоящих. Ничего, словом, постоянного. Прыгал из одного края Арвендейла в другой, брался то за одну работу, то за другую, пил, играл, веселился, все казалось ему: жизнь как-нибудь сама подставит ему сладкий сдобный бок, за который удобно будет надолго уцепиться… Дождался…

И так жалко себя стало Кэйлину, что аж сердце заныло. Вот теперь-то хоть что-то постоянное у него появилось. Пожизненная кабала у господина Фарфата.

Эх, выпить бы! Разогнать тоску! Но и этот проверенный способ теперь был недоступен Кэйлину. Ни гроша в кармане, а трактирщик в долг не нальет – тертый калач, сразу Фарфата раскусил, понял, что с него и гнилого яблока просто так не стрясти…

Бедолага вздохнул… да так и замер на вдохе, носом кверху.

Долетевший откуда-то аромат только что приготовленной бараньей похлебки взволновал его до слез в глазах. То ли с голодухи, то ли еще по какой-то причине Кэйлин мгновенно уверился, что такой похлебки он не пробовал до этого дня и вряд ли попробует когда-нибудь позже. Аромат поднял его с порога, мягко поставил на ноги и повлек за собой… Кэйлин, причмокивая, глотая слюну и беспрестанно потягивая носом, свернул за угол трактира, прошел между низеньким покосившимся забором и пересохшей канавой, обогнул помойную яму (всемогущий аромат похлебки без труда перешибал вонь застарелых отходов), выбрался на грязный пустырь, с трех сторон закрытый слепыми каменными стенами домов… Вот он, источник божественного аромата! Большой закоптелый котел над ровно горящим костром! И аппетитно булькает там обжигающе горячая и, бессомненно, такая вкусная баранья похлебка, приглашающе распространяя далеко вокруг мучительно притягательный дух…

Кэйлин, брызнув слюной, рванулся вперед. И вдруг остановился… Когда в его затуманенное вожделением сознание пробился-таки тот факт, что вокруг костра сидели – самые настоящие гацане. Чумазые, размалеванные варварскими татуировками, увешанные дурацкими разноцветными тряпками и блестящими побрякушками гацане. Чужеродное отребье, бесстыдное ворье, которое ни один нормальный человек на порог своего дома ни за что не пустит, с которыми не то что трапезу разделить, даже и парой слов перекинуться стыдно. Да и опасно. Все знают: гацане такой пакостный народ, что не моргнув глазом оберут тебя, заморочат, на осмеяние выставят, только подставься. На одно только годны эти паразиты – честных людей диковинами веселить; и то – не вздумай с них глаз спускать, вмиг обмишулят. Разделить с ними трапезу? Да кто на такое решится? Тебя потом самого тремя дорогами обходить будут, как заразного… Отобрать еду или украсть? Это Кэйлину не по силам. Хотя разве в этом дело, что – не по силам? Кто ж в здравом уме решится что-нибудь, хоть самую малость – украсть у гацана? Чтобы потом два дня промучиться, а на третий помереть?!

Все это Кэйлин прекрасно понимал. Но просто так повернуться и уйти он не мог, могучий аромат похлебки цепко держал его. Так и топтался бесплатный слуга господина Фарфата на месте, громко сглатывая слюну, набегавшую в рот в просто-таки невообразимых объемах, нервно дергая носом и стуча ногами, как горячий конь. А гацане спокойно сидели себе у огня, тихо переговариваясь на своем тарабарском языке (чаще других мелькало непонятное словечко гойша) и время от времени насмешливо посматривая в сторону страдальца. Гацан было трое: сухая древняя старуха, горбатый длиннорукий мужик и молодая девка. В какой-то момент Кэйлин вдруг вспомнил, что он видел эту троицу и раньше – по дороге к Утренней Звезде. И это открытие оптимизма ему не прибавило: ловко тогда эти гацане обчистили карманы деревенским зевакам, хорошо дело свое поганое знают.

Горбун, приподнявшись, извлек откуда-то из своих цветастых лохмотьев исполинских размеров деревянную ложку, зачерпнул ею из котла, поднес ко рту (сухо клацнуло губное кольцо об отполированную древесину) и с аппетитным хлюпаньем втянул изрядную порцию похлебки. Одобрительно качнул головой, причмокнул. И вдруг, оглянувшись на Кэйлина, дружелюбно подмигнул.

Кэйлин шагнул вперед, но снова заколебался.

– Гляди, боится! – хихикнула девка, переглянувшись со старухой. – Такой красавчик, а боится!

Именование «красавчиком» слуге господина Фарфата явно польстило, относительно своей внешности он иллюзий не питал. Он невольно тоже хихикнул в ответ. А девка-то очень даже ничего. И под лохмотьями у нее… все в порядке, как он уже имел возможность несколько дней назад убедиться. А этот гортанный акцент даже некоторого шарму ей придает…

– Подходи, чего мнешься, милок? – заговорила и старуха. – Небось не отравим… Вижу, что голодный. А голодного нельзя не покормить, грех это…

Голос старухи был хоть и скрипуч, но вполне себе доброжелателен. А тут еще и горбун вынул из котла, подцепив ложкой, большой такой кусок жирного мяса, понюхал, блаженно сморщился и опустил обратно…

Этого Кэйлин уже снести не мог. В конце концов, чего ему терять? Взять с него нечего. А насчет того, что кто-то его увидит с гацанами… Так тут нет никого, место глухое. А жрать просто смерть как хочется! А, будь что будет!

И, не колеблясь больше, скакнул к костру.

– Ну вот, милок… – скрипнула старуха. – Откушай-ка, не побрезгуй…

Гацане подвинулись, освобождая место, всучили ему ложку, полную миску, горячую, тяжелую… Девка с улыбкой подала солидную горбушку хлеба. Кэйлин, бормотнув благодарность, торопливо и жадно принялся за еду.

И мир тут же перестал для него существовать. Аромат варева не обманывал его голодное брюхо – похлебка и впрямь оказалась удивительно вкусной, такой вкусной, что Кэйлин и не заметил, как его миска опустела. Ему тут же наполнили ее снова. А потом еще раз…

Неизвестно, сколько прошло времени, когда Кэйлин опять вернулся в реальность. Он вытер вспотевший лоб и осоловело осмотрелся, ощущая, как отяжелел его переполнившийся живот. Пустой котел лежал рядом с потухшим костром. Старуха поодаль оттирала миски золой, поливая их водой из кувшина с отбитым горлышком. Девка укладывала в мешок помытую посуду. Горбатого гацана нигде не было видно. Кэйлин рыгнул и пошевелился, разминая затекшие ноги.

– Это… – проговорил он, понимая необходимость сказать что-то хорошее для своих благодетелей. – Ну, прямо благодать… Угостили так угостили…