И все-таки пока Бернхард-Мартин был с ним, все его поступки, по крайней мере, были понятны, и Тони испытывал к своему компаньону определенную симпатию или хотя бы сочувствие. Но стоило Мартину уйти… Только тогда Тони понял, что имела в виду Света, когда говорила, что в последние месяцы ей приходилось быть Маргарет, но без Маргарет. Вот так и он стал Мартином, но без Мартина. И хотя Тони приблизительно представлял по рассказам Светы, что должно произойти, это не слишком помогало. Мертвая оболочка, без единой мысли и чувства, за исключением простейших физических ощущений, действующая по заданному алгоритму…

Однако того ужаса, который произошел потом, он даже вообразить не мог. Положа руку на сердце, Тони вообще ничего не мог вообразить, когда Маргарет предложила ему отправиться в Отражение за Светой. И Свету, когда она рассказывала о своей жизни в прошлом, он пытался понять, но не мог. Кто вообще в здравом уме может понять и представить себе такое?

Конечно, Тони старался как-то себя настроить на то, что некоторое время им со Светой придется делить на двоих тело Мартина. Их сознаниям. Но это было все равно что читать фэнтези. На деле все оказалось намного хуже. Да куда там хуже — просто чудовищно. Когда до Тони дошло, что он оказался в теле Маргарет, а Света в теле Мартина, с ним чуть не случилась самая настоящая бабская истерика. Сдержать ее помогло лишь то обстоятельство, что он и говорить-то от себя мог с большим трудом, не то что орать и рыдать.

Донельзя истоптанная романистами и сценаристами тема обмена телами повернулась к Тони самой неприятной стороной. В фильмах и книгах ставший женщиной мужчина подозрительно быстро осваивался со своей новой ипостасью. Разве что в первый момент пугался и огорчался, не обнаружив в штанах верного дружка. И на каблуках не сразу мог ходить походкой от бедра. В действительности все было совсем иначе.

По идее, мужчину в женском теле больше всего должна была напрягать физическая слабость женщины, ощущение уязвимости из-за невозможности дать отпор сильному сопернику, поднять и бросить что-то тяжелое. Но Тони прекрасно понимал, что чужое мужское тело в его ситуации было бы таким же слабым и плохо управляемым. Поэтому главным кошмаром для него стала именно физиология. Различия ниже пояса — само собой, но не только.

Теперь Тони было смешно вспоминать, как его раздражала, к примеру, привычка Мартина брить сначала шею, а не щеки. Или держать за едой ложку на безымянном пальце вместо среднего. Какой ерундой все это было по сравнению с привычкой Маргарет каждое утро инспектировать в зеркале свое тело, озабоченно изучая гипотетические складки на животе и грудь, которая, наверно, могла за ночь превратиться в уши спаниеля. Или с ее отвратительной манерой рассматривать прыщики на лице, натянув изнутри щеку языком. Или как она украдкой запускала руку под юбку и с недоумением изучала пальцы: еще не началось?! И потом так же украдкой вытирала их обо что придется.

А сами месячные! Боже, когда Тони впервые увидел кровь на рубашке, он подумал, что его вырвет. То есть вырвало бы, если бы… Это было просто отвратительно. И когда Света предложила ему родить, он был близок к тому, чтобы отвесить ей хорошую затрещину. Было ли хоть какое-то преимущество пребывания в женском теле? Если хорошенько подумать, одно все-таки было. Отсутствие особо важных органов снаружи позволяло не заботиться об их сохранности. Впрочем, этот маленький бонус сводился на нет грудью, которая так и норовила вывалиться из платья.

Все объяснялось просто.

Месячные, роды, выдавливание прыщей, изучение целлюлита — все это было нормально и естественно. Для Светы и других женщин — да. Но не для него. В Тони не было ни капли гомофобии, он совершенно искренне полагал, что каждый волен любить кого угодно и как угодно, разумеется, в рамках уголовного кодекса, но для себя знал точно: он любит только женщин и при этом хочет быть только мужчиной.

Что скрывать, Тони был большим поклонником красивых женских тел и признавал Маргарет очень привлекательной — конечно, если не вспоминать, во что она превратилась в склепе. И в те несколько недель, когда он был еще Мартином, определенные отношения с ней не вызывали у него отвращения. Особенно учитывая, что в ее теле жила его любимая жена. Но сейчас Тони не желал иметь с леди Маргарет Даннер ничего общего. За исключением того, что она приходилась ему многажды прабабушкой.

Каждое утро, глядя в зеркало на обнаженную женщину с великолепной фигурой, он не чувствовал ничего, кроме скуки и раздражения. Зато когда думал о Свете, вспоминал, что происходило между ними за закрытыми дверями спальни, чужое тело не реагировало так, как он привык, — и это тоже раздражало. Впрочем, сама Света в теле Мартина — вот что было не меньшим кошмаром. Его жена, по которой он так скучал несколько месяцев, которую так безумно хотел, вдруг оказалась мужчиной! Это была уже не ирония судьбы, а самая подлая насмешка.

Да, эти последние недели были самой настоящей шизофренической войной разума и желаний, которые парадоксальным образом действовали в союзе с желаниями чужого тела. Пожалуй, никогда еще физиология не поднималась для Тони на такую высоту важности, даже в подростковом возрасте, когда секс на полном серьезе казался единственной движущей силой мироздания. Он пытался успокоить Свету, которую эта тема волновала ничуть не меньше, но на самом деле обращался в первую очередь к самому себе.

Одиночество, которое Тони испытал, когда Света уехала из Скайхилла, было таким же острым, как и одиночество маленького мальчика, смотревшего в окно на свою молодую красивую мачеху. Мальчика, который не нужен никому, кроме няни. В реальной жизни Тони никогда не чувствовал ничего подобного. В отличие от Питера, он вырос в семье, где все, хоть и были очень заняты, по-настоящему любили друг друга. Скорее, наоборот, он считал одиночество благом. В разумных пределах, конечно.

Возвращаясь из Стэмфорда в Скайхилл, Тони снова подумал о том, что время в Отражении совершенно безумно. Двадцать лет, прожитых в теле Бернхарда-Мартина, пролетели невероятно быстро. Недели в теле Маргарет показались годами. Два месяца без Светы представлялись вечностью.

Мнимая беременность Маргарет стала настоящей вишенкой на торте. То и дело зависая над лоханью без малейших признаков тошноты и поглощая пинтами омерзительное кислое питье, воняющее цианистым калием, Тони думал о том, насколько происходящее похоже на убогий школьный драмкружок. Бесконечная нудная пьеса о Тюдоровских временах. Света говорила о чем-то похожем.

Да, многое им виделось одинаково, и все же было большое различие в том, как они воспринимали жизнь своих предков. Пол, возраст, национальность, среда, культурные и социальные различия… Пожалуй, общим в их взгляде было одно: они со Светой смотрели на эту жизнь с дистанции в пять веков. Но даже если бы они попытались сравнить свои впечатления, вряд ли бы у них получилась стереоскопическая картина. Слишком многое в их восприятии было интуитивным, на уровне не слов, а ощущений.

День за днем, час за часом Тони думал о Свете. О том, где она, что делает. То есть, конечно, что делает Мартин — но каково при этом приходится Свете. Иногда ему казалось, что он видит или слышит нечто смутное, неясное, похожее на помехи в эфире. Невнятный шум, разговоры, стук тяжелых кружек — слово дело происходит в пабе. Женщина в ярком, низко вырезанном платье. Голос Мартина, который спрашивает кого-то о мечтах.