«Род, что такое индивидуальный пошив? А эти штаны, которые на тебе, они тоже индивидуального пошива из Лондона? Что, там нынче в моде заплатки на коленках?» Чего я только не натерпелся от печатников «Курьера»! Они были люди не плохие, хотя Бик Браудер и Чарли Дилэни – едва-едва лучше уголовников. Просто из другого мира. Не того, в котором я вырос. Пятнадцать лет, только что с корабля… Наверно, это объявление было самой большой неправдой, что патер себе позволил за всю жизнь… Он никогда не был настоящим портным, а «обучение в Лондоне» сводилось к нескольким приемам, которые изредка показывал ему дядя Дэвид. Но ему нужна была работа, и он, видимо, решил, что как неудачник должен вернуться к самым истокам, то есть к портняжному делу. Выглядел жалко. Но разве я мог сказать об этом вслух? Собственному отцу? Немыслимо… Я многим иммигрантам помог в свое время. Я знаю, что они чувствуют. Горечь расставания с домом, встреча с новой страной с самой худшей стороны, со дна… Мне не забыть первый день в «Курьере». Мы с Лансом прибыли в субботу, под вечер, и дядя Джон сказал, что у него для нас есть работа, и прямо в понедельник утром мы приступили. Я боялся до потери пульса. Я – мальчишка в типографии, так называемый чертенок, а я в жизни не видал печатного станка. Начал Дилэни: «Возьми-ка ведро щелока и отскреби писсуары». Так всегда делали с новым учеником. Первым делом ему давали самую мерзкую работу, чтобы смирить как следует. Словно я нуждался в смирении! От щелока у меня облезла кожа на руках, а от вони тошнило. Печатники. Большие любители пива. Моча зловонная. А потом: «Сходи-ка на рынок да принеси нам фруктов на ужин». – «Каких фруктов, сэр?» – «Любых, педрила ты безмозглый». – «А можно мне получить деньги на фрукты, сэр?» – «Ты что, думаешь, мы за них платим? Хватай что сможешь и беги, а если попадешься, не говори, что ты отсюда, или я тебе башку проломлю». И я воровал, и меня это почти убило. Вор! До чего я докатился! Может, в аду и хуже, чем было мне в ту первую неделю в «Курьере», но вряд ли. Дело не только в ругательствах, непристойной брани и постоянных сальных шутках о женщинах, не только в плевках табачной жвачки и вони мужчин, которые, похоже, никогда не мылись. Дело было в том, что в нашей молельне называли богооставленностью. В страхе, что Бог меня покинул. Тогда я и узнал, что у Него два лица. Я сменял веслианскую конгрегацию на профсоюз печатников… Такой была моя Канада. Вот тебе и поля пшеницы с фермером в элегантных бриджах. Мы с Лансом жили у дяди Джона и тети Полли. И каждую неделю отдавали им бо́льшую часть своего жалованья на покупку мебели для нашего дома, к тому времени, когда матер, патер и сестры приедут в Канаду вслед за нами. Они приехали через год с лишним. И прямо перед их приездом мы попросили деньги у дяди Джона, а он сказал: «Не волнуйтесь, мальчики, я разберусь с вашим отцом». И больше мы об этих деньгах не слышали. Он их потратил, проклятый старый негодяй. Ну что ж… он был неплохой человек, только ненадежный в смысле денег. Когда мы рассказали патеру, он очень расстроился, но ни единым словом не упрекнул Джона Джетро. Ведь дядя Джон был братом матер, и патер не хотел ее огорчать. Я не рассказал об этом ни одной живой душе. Даже Вине. Обмануть двух мальчишек – ну как он мог? И ведь он стоял выше нас во всех отношениях. Гораздо лучше образован. Но образование, кажется, никак не помогает в денежных делах… Взять вот Брокки. Он по-настоящему смышленый, надо думать. Во всяком случае, Джимми Кинг меня в этом уверял. Но он, кажется, готов пожертвовать своим будущим ради этой проклятой Джулии. Что он в ней нашел? Дурацкий вопрос. Что мы вообще можем разглядеть в чужих отношениях? Но любовь ли это? Похоже, он просто втюрился. Он ее раб. Думает, что я не вижу, но я вижу. Может, потому, что и сам пару раз бывал рабом. Возможно, это семейное. Может, мы переоцениваем женщин? Все бы ладно, но у Джулии в семье наследственная душевная болезнь. Мать. Старый дед. Они не сидят под замком, но мы не сажаем людей под замок, если семья обеспеченная. В этом случае считается, что они не сумасшедшие, а невротики. То есть до тех пор, пока они не подожгут дом или не начнут гоняться за кем-нибудь с ножом. Как Уильям Макомиш. Вот он – славный образец невротика! И наверно, мне следует понимать, что Брокки и его внук тоже, а не только патера. Это в крови… Может, это проглядывает и у Вины? Нет, ерунда. Более уравновешенной женщины, чем она в молодости, я не встречал. Сейчас, конечно, все стало по-другому. Ей, бедняжке, приходится переносить такую тяжелую хворь, а это разъедает и душу, а не только тело. Она не невротичка, но несет слишком тяжкую ношу… Ведет ли Брокки аморальную жизнь? Зашел ли он слишком далеко с этой девицей? Это может быть ужасной ловушкой, и мужчина не всегда бывает виноват. Это ужасно опошляет. Принимает ли он меры предосторожности? Не поговорить ли с ним? Он наверняка надо мной посмеется. Если женщина сразу после выпьет стакан очень холодной воды, это помогает. Мы с Виной всегда так делали. Контроль рождаемости… Почему она так ненавидит Старую Родину? Каждый год я прошу ее поехать со мной в Белем. Но после первых нескольких лет она стала говорить, что ей это не под силу. Я знаю, она не хочет, чтобы и я ездил. Но я езжу и живу там один – или беру с собой Брокки, – и я клянусь, эти поездки спасают мне жизнь. Покой, счастье, блаженный отдых от чужих болезней и от старухи Мин… Мин. Это ведь тоже семейное. У нее точно винтиков не хватает, вот что. Она думает, я не видел ее очередного припадка вчера за ужином… скребла рукой в блюде с горчичными пикулями… Хорошенькая у Брокки наследственность – астма и с отцовской стороны, и с материнской. Petit mal, который в любую минуту может перейти в grand mal. Разорение. Банкротство. Разочарование и ожесточение сердца. Эта ужасная беда с Мальвиной… Хватит! Вернемся к Вудхаусу.

Что янки об Англии знают?

Нет, это не Англия. Даже не вудхаусовская страна Нетинебудет. Старая Родина. Страна, которой никогда не было. Как там ее называют в тех стихах? Земля потерянной отрады…[39] Но что она была такое, если вдуматься? Жизнь не столь прекрасна, рваные штаны и все такое. Грязные байки портных, которые я не должен был слушать. Помойка Боуэн, который околачивался по Лайон-Ярду и был готов выпить стакан собственной мочи за пенни. Сколько пенсов он сшиб с мальцов вроде меня, желающих посмотреть, умрет ли он, – нам говорили, что это смертельно. Мы с Фредом Ффренчем скинулись по полпенни, на пробу. И удостоверились, что там в самом деле моча, что он не подменил ее пивом незаметно для нас. Умер ли Помойка? Нет, конечно. Он и дальше жил и пил мочу. Лиз Дакетт и жокей Джек… Про них я тоже кое-что знаю, это уж точно. Они грешили, но грех, видно, шел им на пользу. Бедная старуха Лиз. Патер посылал ей деньги, которые не мог себе позволить, каждый месяц, потому что она осталась нам верна, когда мы бедствовали. До самой ее смерти. Ланс ей сроду гроша не послал бы. Он ожесточился. А может, просто поумнел. Когда я ему об этом сказал, он ответил: «Я никогда не помогаю слабым». Жестко. Но в этом есть определенный смысл. Слабого не сделаешь сильным, как ему ни помогай. Лиз была добрая душа. Умерла наверняка от сифилиса – любому было видно, к чему идет дело. Но даже сифилитики порой хотят есть… Борьба, борьба, борьба. В борьбе прошли мои годы. Брокки смеется, когда я так говорю. Наверняка тебе хоть иногда перепадало веселья, говорит он. Но я в беседах с ним напираю на трудности. У него жизнь была и есть легкая. Образование. Впрочем, он, кажется, в этом смысле одарен. Не могу сказать, что сам получил образование, – я только поднабрался того-сего на жизненном пути. Иногда я удивляюсь, насколько больше знаю, чем люди, у которых были возможности не чета моим. Поэзия. Я всегда любил стихи. Хотя Брокки называет те, что мне нравятся, слащавыми. «Парень из Шропшира». Да, во многих стихах я узнаю себя, хотя жил не в Шропшире, а рядом. Парень из Монтгомеришира. По другую сторону Рикина. И Бриддена[40].