Книги и пазл занимают лишь верхний слой их сознаний, таких разных. Каждый из четверых слышит музыку, звучащую аккомпанементом к чтению и мыслям. И я, терпеливый зритель, вместе с ними читаю, слушаю и ощущаю их внутренние монологи.

ТЕТЯ МИН

(Музыка: «Вьюнок и пчела», исполняемая на банджо в стиле минстрел-шоу.)

Этот? Нет, не подходит. Это, наверно, волосы одной из девушек. Говорят, у него было много девушек. Плохо видно. У них у всех лампы, конечно, но никому не приходит в голову, что мне тоже не помешала бы лампа. Куда он вообще едет? Брокки наверняка знает, но я не смею его спросить. Он мне либо голову откусит, либо тяжело вздохнет и объяснит тоном, в котором слышится: «Бедная глупая старуха Минни». О боже, о боже, эта молодежь! Когда они еще малыши, они тебя любят, но погоди; стоит им вырасти, и они начинают вести себя так, словно терпеть тебя не могут. Даже родные дети. Брокки так ведет себя с Винни. Холодная вежливость. Не более. Что вышло не так? Почему он не любит свою мамочку, как положено сыну? Мы с Винни любили свою мамочку. Всей душой. Бедная мамочка. Натерпелась со Старым Чертом. Он умер в приюте для нищих. Пережил мамочку на много лет. Дьявол заботится о своих. Конечно, Брокки не может думать ни о чем, кроме Джулии. Что ж, так устроен мир. Так было и у нас с Гомером. «Будь моим вьюнком, дорогая, а я буду твоей пчелой…»

Я в жизни не встречала мужчины аккуратней Гомера. Ботинки всегда начищены и сверкают, как стекло. В нагрудном кармане всегда чистый белый носовой платок. И другой – в заднем. «Один, чтоб красоваться, другой – чтоб сморкаться» – так он говорил. Шуточек у него было!.. Задний карман он называл карманом для пистолета, будто он бандит! Как я обожала просто идти с ним по Колборн-стрит, он был такой элегантный. И можете мне поверить, я одевалась ему под стать. Шляпки с широченными полями. Он называл их шляпками в стиле Гейнсборо. Это такой художник. Наверно, любил большие шляпы. Шляпка с широкими полями, кисейное платье в крапинку, шелковые чулки и лакированные туфли – такие тесные, что я едва не охромела. И куча бус. Я всегда обожала бусы, а в то время они были в большой моде. Те красные! Они у меня до сих пор есть. Где-то лежат. Да, «все элегантные дамы предпочитают крупные бусы», как говорила мисс Макгаверн в ателье Огилви. А духи! Он все время дарил мне духи, когда мы уже обручились, когда стало можно. «Джер-кисс» – так они назывались. Пряные. Черная коробочка с попугаем. Он был невысокий. Хорошие вещи продаются в маленьких упаковках, так он говорил, вручая мне четверть унции «Джер-кисс». Маленький, и лысел спереди. Но лысел изысканно, а не как-нибудь. И пенсне. Это значит «прищеми нос» по-французски. Конечно, он был оптометристом и очки всегда носил по последнему писку моды. Пенсне, и стекла дымчатые – едва заметно тонированы фиолетовым. Он говорил, это чтобы глаза отдыхали. Это он ввел у нас в городе моду на тонированные очки. Иногда я спрашивала, не боится ли он, что от фиолетовых стекол покажется, будто у него синяки под глазами. А он только трепал меня за подбородок (если мы были не на улице) и говорил, что они придают ему страстный вид. Конечно, это очень вольный разговор, но мы все-таки были уже обручены, а уж когда он меня целовал!.. На прошлой неделе Брокки ставил пластинку на ортофоне, как это теперь называется. Вместо фонографов, как у нас были. Где девушка поет про своего возлюбленного, и у нее вырывается: «И ах! Поцелуи!» И на меня прямо нахлынуло. Пришлось сделать вид, что мне соринка в глаз попала. Фонограф, что Гомер подарил мне на Рождество, когда мы уже были помолвлены. «Эдисон». Толстые, тяжелые пластинки. Как печные конфорки, сказала мамочка. И к этому фонографу были пластинки. «Любимые арии из „Девушки из Иокогамы“».

И «Коган в телефоне» – как мы смеялись… «Мне надо плотник, починить ставня, котогый висит на мой дом». Очень остроумная пародия на еврейчиков. Гомер тоже был остроумный. И хитрый. Он добавил к пластинкам еще одну для мамочки, с гимнами, а то она, пожалуй, велела бы ему унести фонограф обратно… «Древний нерушимый крест» и «Жизнь – это поезд в рай».

Мамочка любила все религиозное. Мы об этом шутили. Она, бывало, в воскресенье всю вторую половину дня сидела у окна гостиной, чтобы люди видели, с Библией в руках и очками на носу, да так и задремывала. Но она, конечно, искренне веровала. Мне так кажется. Она сказала, мне не следовало принимать такой дорогой подарок, фонограф. Мол, так ведут себя только дешевки. Крепко сжимай рукоятки. Но Гомер ее обошел. Сказал, раз мы обручены, это для нашего будущего дома. Хотя до этого так и не дошло. Мы не могли пожениться, пока его матушка была жива. Ее это убило бы. Она так говорила, во всяком случае. А я не думаю. Она была крепче старого сапога. Но все равно, Гомер не мог ей не верить. Это же его мать. И конечно, когда она наконец померла, мы стали готовиться к свадьбе, но тут мамочка сказала – со слезами на глазах, единственный раз в жизни я увидела ее плачущей: «Я надеялась, вы подождете, пока меня не станет». И это, конечно, решило дело. Не могли же мы дождаться смерти старой миссис Холл, а потом взять и пожениться прямо в лицо мамочке, как Винни тогда. И мы стали ждать, а мамочка не торопилась. Но в конце концов и она преставилась – не то чтобы я ждала ее смерти, меня никто не мог бы в этом упрекнуть, – а потом, когда еще год траура по мамочке не кончился, Гомер заболел воспалением легких и умер, и дело с концом. Он мне оставил все, кроме своего бизнеса, конечно. Фирма перешла к его кузенам. У меня до сих пор лежат его запонки и цепочка для часов, и, наверно, лучше их завещать Брокки. Но это не важно: на Гомеровы несколько сотен я открыла собственный бизнес, «Дом дивных шляпок». Все говорили, что это замечательное название. А уж дело я знала. Разве я не работала закупщицей у Огилви много лет? Я занималась и фетровыми, и соломенными, и перышками, и украшениями – вишнями, райскими яблочками, самыми разными цветами… Меня мало кто мог обойти. Я была креативная, теперь это так называется. Художница от шляпного ремесла… Чертовы автомобили! Как только они вошли в моду, каждый захотел купить себе автомобиль, и женщины тоже стали водить, и все хотели ездить с опущенным верхом, чтобы ветер в лицо – и прощайте, шляпки! Конечно, кто постарше, продолжали их носить, но это поколение с годами вымерло. Я ставила в витрину шляпку, в которой не стыдно показаться на люди, но она там так и висела неделями – разве что кому-нибудь нужно было приодеться на свадьбу, ну или на похороны, если шляпка из мятого бархата. Я расстраивалась, а потом стало еще хуже. Пришлось попросить у Родри дополнительный капитал, почему же нет? Разве мы не родня? Он в конце концов раскошелился, но без удовольствия, надо сказать. Наверно, Винни его заставила. Она знает, как добиться своего, а Родри слаб, только хорохориться умеет. Слаб, и я его не боюсь. Ни на йоту. Он преуспел, этого у него не отнять. Но ему везло, а везет не всем. Как же Винни его заполучила? Это была загадка, но кое-кто из девушек говорил, что она его поймала «на отскоке», после Элси Хэар. Он слишком гордый и не желал быть брошенным. Считал себя великим сердцеедом. У него был такой вид, вроде бы манящий, но вместе с тем и неприступный, а это действовало на девиц как валерьянка на кошек. И до сих пор действует. И Винни его ревнует, что хотите говорите. Она до сих пор ревнует, а в этом городе найдутся женщины, готовые в него вцепиться. Участницы драматической группы, как они это называют. Вечно просят его играть в постановках. Хорошо, что он в основном занят. Да и какие роли он мог бы играть? Стариков. Предложи ему сыграть старика, он тебе спасибо не скажет. Но меня не удивит, если… Он одевается молодо, не по возрасту. А сколько тратит на одежду, одному Богу известно. Я всегда была бедная, а кто бедный, тот видит жизнь с изнанки и замечает то, что другие упускают. Я старалась. Определенно старалась. Но ничего не помогало, и я пала духом, и те деньги, что Родри мне одолжил, не помогли во времена автомобилей и флэпперш, которые вообще не знали, что такое шляпка. Стриженые вертихвостки! Если б мы в свое время так себя вели, люди бог знает что сказали бы! Закатанные чулки! Не успела и война кончиться! Вот как эта Джулия. О, Брокки меня не обманет. Ни в жизнь! Я замечаю, как он смотрит – когда думает, что я ничего не вижу… Винни уже клюет носом. Скоро захочет идти спать. Пойду-ка я разогрею молоко. Надеюсь, эти мерзкие иностранцы уже убрались из кухни. Они так на меня смотрят, будто хотят убить… Но сначала попробую все-таки найти усы Карла. Как тогда говорили? Целовать мужчину без усов – что есть яйцо без соли…