Рамсон сверлил ее взглядом. Он еще сильнее сжал ее запястья.

– Нет.

Это был сигнал, которого она ждала. Не отпуская брокера, она направила силу родства на Рамсона. Тот застыл, глаза его расширились, а вены на шее и на висках выступили, когда Ана овладела его кровью.

Она швырнула его через всю комнату.

Она слышала, как его тело врезалось в дальнюю стену и сползло на пол. Краем сознания они понимала, что Юрий и другие аффиниты наблюдают за ней, застыв в своих укрытиях за диванами Шамиры.

Но Ана не обращала на них внимания. Она вернулась к брокеру. Тот лежал на полу, скрючившись, но девушка с легкостью вновь его подняла. Когда она приблизилась к нему, на нее снизошло странное ощущение спокойствия.

– Ты узнаешь меня? – как будто кто-то другой говорил за нее, губы произносили чужие слова.

Мужчина висел в воздухе, его тело выгибалось, а глаза выкатывались из глазниц. Он открыл рот, чтобы ответить, но по его подбородку потекла кровь.

– Нет? – Ана продолжала наступление. Ее охватил азарт. – Быть может, ты вспомнишь маленькую земляную аффинитку, которую ты схватил в Кирове. Ребенка, которого ты заставил выступать этой ночью. Девочку, которую ты убил.

По лицу брокера было понятно, что он понял, о ком идет речь. Он боролся с ее хваткой, рот его открывался, как у рыбы, выброшенной из воды. Ана стояла на расстоянии вытянутой руки от него; она видела, как лопаются вены в его глазах, а белки глаз окрашиваются красным. Кровь хлестала из его губ.

В этот момент она вспомнила Зимнюю ярмарку в Сальскове, крики и ужас, охвативший народ, когда ее сила родства лишила жизни восьмерых ни в чем не повинных людей. Она услышала голос Луки – голос разума, который направил ее руку и ее силу.

Лука бы помиловал его.

Заглянув в молящее лицо брокера, Ана пыталась обнаружить в себе хоть толику жалости.

Но вместо этого она нашла воспоминания о том, как ясные глаза Мэй угасают и становятся пустыми.

И тогда другой голос прошептал:

Монстр.

Ана улыбнулась, подняла обвитую венами руку и сжала шею брокера. Она блестела, красная и скользкая. Кровь приятно покалывала кончики ее пальцев.

– Ты боишься? – прошептала Ана. – Знаешь, иногда, чтобы убить одного монстра, нужен другой монстр.

Она приблизилась к его лицу, чтобы он смог заглянуть в устрашающие алые недра ее глаз.

– Вспоминай мое лицо, когда будешь гореть в аду, деимхов.

Резко сжав пальцы в кулак, она потянула. Раздался влажный звук разрыва. Красная жидкость полилась из него, как из откупоренной бутылки, заливая пол и образуя лужи под ногами Аны.

Когда кровь вытекла из него, Ана больше не контролировала его безжизненное тело. С грохотом оно упало на землю.

Ее сила родства отхлынула, как отлив, унося с собой красный оттенок в ее видении мира, звон в ушах и адреналин. Тело брокера лежало у ее ног, конечности его были выгнуты под странными углами, как у сломанной куклы.

Ана отшатнулась назад. Тошнота подступала к горлу, во рту появился привкус желчи, сильный и горький. Смутно стала вырисовываться гостиная и все в ней находящееся. Перевернутые диваны и канапе. Разбитые огнешары и разорванные книги. Сломанные книжные полки. И в дальнем конце комнаты – свернувшееся в клубочек тело Рамсона, на том же месте, куда она его швырнула.

Ана всхлипнула. В какой-то момент комната опустела; но теперь тяжелые парчовые занавески, ведущие в дальнюю комнату, и остальная часть дома возникли вновь. Ана встретилась взглядом с Юрием. За его спиной стояла Шамира, держа на руках ребенка-аффинита. Остальные аффиниты стояли чуть позади.

Слезы затуманили глаза Аны.

– Простите меня… я не… я…

Слова застыли у нее на губах. Что бы она ни сказала, это не оправдает содеянного в глазах дюжины свидетелей.

Потому что ты монстр.

Голова Аны закружилась, она начала погружаться во времена, когда ей было восемь и мир казался калейдоскопом криков и ужасов. Она дышала часто и поверхностно.

Ана развернулась и выбежала за дверь. Предрассветный воздух щипал ее щеки, холод пробирал до костей и высасывал из ее тела тепло. Перед ней раскинулось темное пятно северной тайги, и Ана вспомнила ночь, когда она потеряла все и сбежала во тьму.

Этой ночью она снова рисковала все потерять. Мэй, лучик света в ее жизни, которая усмиряла ее, заставляла быть лучше, учила, как важно любить.

Теперь ее не стало.

Но остался еще один человек. Ана поняла это, когда дом Шамиры превратился в светящееся золотое пятно далеко позади.

Лука был все еще жив. И он нуждался в ней.

Ана дрожала, но продолжала идти вперед. Город Ново-Минск спал под колпаком неба, переливающегося из черного в темно-фиолетовый с едва заметными оттенками голубого у горизонта.

Позади послышался топот. Знакомый голос позвал ее по имени. Ана замедлила шаг. Обернулась. Со стороны дома Шамиры виднелась приближающаяся копна ярко-рыжих волос Юрия.

– Не уходи, – сказал он.

Ана вспомнила времена, когда они были детьми и жили во дворце. Бывало, в гневе или после многодневного молчания Ана кричала на Юрия, чтобы он убирался прочь. Но Юрий сидел у нее под дверью до утра, сторожа ее давно остывший чай. С тех времен она помнила шорох, издаваемый грубой тканью его рубашки, трущейся о дерево двери, его осторожный стук и тихий шепот, сообщающий о том, что скоро будет подан завтрак, звяканье чашки рано поутру, пока он прокрадывался в ее покои, как мышка. Такие мелочи помогали ей сохранять ощущение реальности происходящего. Это были незначительные напоминания о том, что неважно, кем она стала и во что превратила ее сила родства, по ту сторону двери ее всегда кто-то ждал. И что ей стоило продолжать жить и надеяться.

– Мне жаль, – тихо сказала Ана.

– Останься, – настаивал Юрий. Он протянул ей навстречу руку. Ана почти ответила тем же. Но в темноте она заметила неестественные вены, все еще пульсирующие под ее кожей. Она вспомнила о кроваво-красной радужной оболочке своих глаз. О телах двух брокеров, о лужах крови вокруг них. О Рамсоне, лежащем на полу без сознания.

Ана сделала шаг назад.

– Мне не следует, – прошептала она.

Печаль застелила глаза Юрия.

– Я верю в то, что я недавно говорил тебе, – тихо сказал он. – Будущее здесь, с нами. Оно в руках народа.

– Я все исправлю, – машинально шептала Ана. Но значение этого предложения было неясно. Что именно она собиралась исправить, вернувшись во дворец? Она подумала о Луке и его словах, которые во многом определили ход ее жизни; о папе, отвернувшемся от нее, бьющемся в конвульсиях в ее перепачканных кровью руках. О красном на белом снегу во время Винтрмахта в Сальскове; о багряных пятнах на коже брокера.