его скончании, убивает лишь затем, чтобы заполучить трон, не нужный даже мне. Да, я его не хочу, но в отличие от нее и от тебя, отец, я способен думать не только о себе. Не важно, что ты меня исконно недолюбливал; так даже справедливо, потому что и я ненавидел тебя. Но лучше я увижу, как ты гниешь на этой кровати и крысы кормятся твоими губами, чем допущу, чтобы следующим Королем на троне стал выродок-бастард. Твое молчание я принимаю как напутствие. Кто б знал, что настанет день, когда твой недостойный сын спасет твой долбаный трон? Удальца, что ублажит ее нынче ночью, я выбрал сам. Он уже испробован на одной из твоих наложниц, и та нашла его самым что ни на есть подходящим. А, отец? Даже Сестра Короля достойна такого удовольствия.

Он встает; чувствуется, как кровать высвобождается из-под его веса. Возле двери принц Ликуд приостанавливается и говорит:

– И кстати, о генералах, что лупили меня по твоему наущению. Завтра все они будут обезглавлены. Я устрою, чтобы их головы закопали вместе с тобой. Чтобы ты на самом деле распробовал вкус козлятины.

На этом он уходит. Соголон порывается встать, но тут слышит на потолке шорох. Под шкурой леопарда она вынуждена пробыть до темноты, а в комнате – до рассвета.

Ощущая страх перед дитем тьмы, она тем не менее представляет себя им, и это помогает ей бежать из королевского дворца. От стены к стене, царапаясь спиной о камень, она скользит из тени в тень, хоронится по углам и простенкам, пережидает за портьерами, когда люди покинут ту или иную комнату; уподобляется скульптурам и статуям, прячется в местах, куда не заглянет ни один высокородный.

Затея с побегом почти удается, пока она не выходит на первый караул, стоящий у дверей. Здесь ей не остается ничего иного, кроме как изображать деятельность. Возле гобелена она хватает какую-то мелкую урну и несет с собой, будто по чьему-то поручению. Один из караульщиков ее останавливает.

– В этом помещении слуги не ходят, – говорит он. Соголон сказать нечего, поэтому она молчит и так же молча протягивает ему урну, как будто это что-то объясняет.

– Зачем она мне? – сухо спрашивает он.

В это мгновение Соголон чуть не роняет ее из-за оглушительного рыка. Часовые замирают навытяжку. Ее лев. Он подходит к ней сбоку, и вместе они покидают дворец.

Во дворце принцессы она на цыпочках проходит через кухню. Когда поговорить с принцессой? Или лучше все рассказать старшей? Первый вопрос, который зададут обе: «Откуда ты знаешь? Как ты всё это услышала?» Может, лучше рассказать им, что всё это ей привиделось во сне? Удивительно, что на кухне никого нет. В эту секунду прямо впереди появляется чья-то нога, о которую Соголон спотыкается и падает.

– Ты куда, мелкая сучка? – спрашивает старшая, выходя из-за угла. – Взять ее.

Соголон поворачивается, думая закричать, но крик вырывается от удара стражника. Ее, лежачую, хватают за руки и волочат по полу, а затем вверх по каменным ступеням. Первые пять Соголон еще сопротивляется, но затем прекращает, низко опустив голову и уже ничего не говоря. Старшая что-то рассказывает насчет прошлой ночи, но до Соголон не доходит, что она имеет в виду. У себя в комнате, на постели, с кислым видом сидит принцесса.

– Я сказала меня разбудить, как только ты проскользнешь в любую дыру, через которые лазают мерзавки, как ты, – говорит она, не вставая. – Ты сейчас откуда?

– Ваше высочество, я…

– Что ты взяла?

– Ваше высочество, я не…

– Я спрашиваю, что ты взяла?

Соголон опускает голову. Стражники взнуздывают ее на ноги, но по-прежнему крепко держат за руки.

– Часть меня всегда чуяла в тебе это. «Следи за этой пакостницей, – твердила я себе. – Она что-то замышляет».

– Ваше высочество, я никогда ничего не замышляла.

– Представить только! Все женщины входили в ту комнату, исполненные трепета и благодати, чтобы выполнить божеское дело.

– Я…

– Молчать! Как ты смеешь разевать рот, когда говорю я? Все женщины в комнате готовили его к встрече с предками, но ты? Что ты вообще там делала, ведь у тебя нет никаких женских навыков!

– Ваше высочество, но разве не вы…

– В опочивальню ты проникла для воровства. Обокрасть Короля, мертвого, в его собственной опочивальне! Да что ж за сука выродила тебя на свет?

По кивку принцессы стражник, что справа, молниеносно бьет ее в живот. Соголон сгибается пополам, ноги под ней подламываются, а колени ударяются о пол. Она надрывно, не переставая, кашляет, пока стражники не поднимают ее с пола.

– Что ты украла, воровка? Ты провела всю ночь в опочивальне моего отца или влезла в какую-то другую комнату? Я, кажется, тебя спрашиваю? Не заставляй меня бить по каждому твоему месту, пока краденое не выпадет. Какой позор!

– Ваше высочество, я ничего не брала!

– Обкрадывать покойника! Или ты ведьма? Только ведьмы такое себе позволяют.

– Говорю же, я ничего не брала.

Принцесса опять кивает, и стражники в три рывка срывают с Соголон одежду.

Бдительное вытряхивание ничего не дает, наружу ничего не выпадает. Стражники разводят руками.

– Что ты взяла, негодница, – безделушку? Амулет? Перстень? Что за бесовщина творится у тебя в голове, что ты ускользаешь от меня обшарить спальню моего отца? Ну какая же наглость, честное слово. Сколько я всего ей дала, а она только одно – брать, и брать, и брать!

– Я ничего не брала, ваше высочество.

– Так-таки ничего и не взяла? – подает голос старшая.

– Там ничего, – отвечает Соголон с тихой холодностью.

Принцесса смотрит на нее болезненно-пристальным взглядом.

– Обыск не закончен, дурни, – обращается она к стражникам. – У маленькой ведьмы есть еще три дырки. Убрать ее с глаз моих.

Идти самостоятельно у Соголон нет сил, и ее тащат волоком по коридору. Когда стражники докладывают, что при пленнице ничего не найдено, принцесса заявляет, что мерзавка либо ленива, либо дерзка, либо она вообще что-то сделала с телом отца. При этом Эмини вновь впадает в ярость. Она приказывает стражникам выпороть нахалку и оставить на конюшне, где ей теперь самое место, пока всё не закончится и сердце малость отойдет.

Всё это время Соголон не издает ни звука. Стражник над ней уже готовится взмахнуть кнутом, когда старшая со входа в конюшню кричит, что принцесса передумала. Девчонку не пороть, а просто оставить в конюшне на сене. Стражники думают уходить, когда она замечает:

– Я сказала не пороть, но я ж не говорила «не трогать».

Не успевает узница и вскрикнуть, как один сбивает ее