ремешком, на котором стилет в ножнах; волосы топорщатся кверху и в стороны, но никогда книзу. Иногда ей думается спросить, воспитывает ли из нее принцесса мальчика, но знает, что услышит в ответ: она ее не воспитывает. Сейчас в соседней комнате служанки заняты ее омовением. «Ты ей кто, игрушка-зверушка?» – спрашивает голос, который она не узнает. Этот вопрос он настырно задает снова и снова, пока до Соголон не доходит, что это голос среднего брата. От этой мысли ее буквально вскидывает. В поисках его она тревожно оглядывает комнату. Впрочем, это смешно: такого, как он, не подпустили бы не только к королевской опочивальне, но и вообще к стенам дворца. У Соголон перед взором прокручивается вся ее жизнь – на первый взгляд чередой бессмысленных картинок, но в совокупности они, вероятно, составляют ее путь сюда; эдакие вехи в виде ее братьев, мертвой мисс Азоры, каких-нибудь духов неупокоенных мертвецов. Детишки, плотоядно взрезающие пальцами кожу; мальчики с руками вместо ног; девочки, что обращаются в прах; черный ночной ползун-паучище, с такими же лапами. А она? Всего лишь девчонка, которая не просит и не хочет внимания. Нынче она при дворе и в фаворе у принцессы, но дальше что? Вокруг сплошные угрозы. Принц потребует, чтобы ее снова переправили к его двору, как пить дать, где близнецы опять потребуют ее голову и станут добиваться этого если не так, так эдак; может, через посредство сангоминов.

– Мы теперь ждем дня без лунной крови, – отвечает старшая женщина на вопрос Соголон о предстоящих делах.

– Вы ведь знаете, что я имею в виду, – говорит Соголон.

– Ты не слышишь, что имею в виду я. Уж что она в тебе нашла, но ты теперь впущена в ее внутренние покои. Дело даже не в месте, а в том, что ты теперь больше видишь и меньше говоришь.

– Но почему я?

– Ты просишь королевскую кровь объяснять свои поступки? Если бы это зависело от меня, я б тебя вообще не выбрала.

– Я и не напрашивалась.

– Ты здесь вообще никто. От людей я слышала, что ты найденыш. Здесь всем есть что терять, но что есть у тебя?

– Я б сама себя тоже не выбрала.

– Ее высочество обладает мудростью богов, хотя божья мудрость многим видится благоглупостью. Но повторяю: смотри, чтобы твоя голова не завела тебя сдуру куда не следует. Ты теперь среди женщин будуара, то есть среди тех, кто больше видит и меньше говорит. Если семя не приживется, мы повторим это снова. Что всё это значит, не твоего ума дело, не говоря уже о языке.

Но, похоже, разговоры с пересудами – это единственное, чего от нее хочет принцесса. Принцесса Эмини спрашивает, что Соголон думает о других придворных дамах, а также является ли Миту страной людей речных или озерных, или как, на ее взгляд, выглядел бы тот или иной стражник, если без одежды. Эмини смеется смятению на лице Соголон, когда спрашивает, каково может быть на вкус семя вон того генерала или вот этого гвардейца.

В другой раз принцесса задает вопрос, на который требуется пространное объяснение – например, зачем Соголон родилась женщиной именно в этом веке, а не в другом. Но это не затем, чтобы выслушать ответ – он занимает слишком много времени, и Эмини за это время дважды зевает, – а чтобы слышать говор этой девчонки из дальнего буша Миту, что принцессу, видимо, веселит.

– Ты загадка, Соголон, – говорит ей Эмини. – На твоем лице написано, что ты как будто повидала всё, но нет и намека на то, что у тебя есть. Научи меня, девочка. Научи, как быть годовалой и одновременно столетней.

В другой раз, при выходе к народу, она неожиданно хватает Соголон за руку и шепчет:

– Тебя никто не растил и не воспитывал, а значит, никто не сможет тебя обдурить.

Через четверть луны как-то в одночасье умирает Король. Уходит к предкам безмолвно, словно запоздалая мысль.

Восемь

Про Кеме Соголон успевает забыть так основательно, что даже не узнает, когда он в строю проходит мимо нее в погребальной процессии; спохватывается, только когда мимо шагает уже другой воинский ряд. К тому времени он уже далеко, и на ее улыбку реагирует немигающим взглядом уже совсем чужое лицо. Кваш Кагар со своей смертью становится предком, ведь мертвых королей в природе быть не может. Не возвращается он и к имени, что было у него до восшествия на престол, ибо оно утрачено для всех, кроме гриотов, а гриоты нынче в большинстве своем скрываются, поскольку уличены в союзе с ведьмами, об этом глашатаи объявили всенародно. Один лишь Алайя из плавучего квартала осмеливается появиться на улицах со своими песнями правды, за что ему в голову тут же прилетает камень, заставляя смолкнуть, а затем люди с палками прогоняют его взашей, чтобы он забыл сюда дорогу. Его песни о возрасте и болезнях, о немощи и смерти здесь никому не по нраву; никому не хочется рассуждать о том, что и без того у каждого на уме. Что бы там ни послужило причиной смерти Короля – будь то болезнь или зов предков, – но зло и бесчинства в королевстве продолжаются. Потому почившего именуют Пращуром Кагаром в надежде, что, достигнув своего последнего приюта, он составит там союз со славными предками и чем-нибудь да поможет миру живых.

Траурные обряды по Пращуру Кагару должны продлиться семь четвертей луны, но принц Ликуд своим указом урезает это время до трех. Это не нравится многим, кто считает, что Кваш Кагар, объединитель десяти и одного королевств, великий и грозный лев, повелитель войны и мира, властелин Юга, заслуживает всех семи лет плача и стенаний, а тут двор не дает ему даже положенных семи четвертей луны. Но свое недовольство люди высказывают в спальнях, шепчут в полумраке таверн или вверяют своему отражению в воде или зеркале, потому что в наши дни слова часто разносятся по ветру, а секреты перестают быть секретами, даже если единственный человек, кому вы их поверили – это вы сами. Всё это Соголон узнает от принцессы в ночь перед погребением ее отца. Когда она спрашивает у брата, какой такой властью он сокращает время траура, принц Ликуд с диковатым смехом говорит, что Короля больше нет, а есть только дух, ожидающий, когда его поименуют предком; а до этих пор Кагар, получается, ни человек, ни дух – он ничто. Принцесса Эмини покидает зал; от такого вопиющего